Убийство времени. Автобиография - [29]
Сегодня я бы сказал, что мы совершили две ошибки. Мы предполагали, что обсуждение институции означает обсуждение того, что она произвела в письменном виде. Если выражаться еще точнее, то мы считали, что наука — это система утверждений. Сейчас это кажется немного смехотворным, и именно за это порицается Венский кружок. Однако упор на письменное гораздо более стар. Иудаизм, христианство и ислам — все они основаны на книгах, и природа, в соответствии с этим, исследовалась как книга, написанная на особом и довольно сложном языке. Мы также предполагали — особенно поначалу, — что сложная проблема пересмотра нескольких концепций сразу может быть разрешена при помощи одного-единственного умного аргумента. Такая идея встречается и сейчас, но прежней силы уже не имеет. Я читал ранние выпуски журнала Erkenntnis и рассказал о них в серии докладов. Я также сделал заметки, в которых обобщил аргументацию и собственные соображения, ее дополнявшие.
После нескольких месяцев перепалок в узком кругу мы стали приглашать гостей. Холличер защищал диалектический материализм, Юхош говорил об интерпретации математических утверждений, Элизабет Энском пыталась объяснить Витгенштейна — правда, без особого успеха. Мы сочли, что это весьма невдохновляющая разновидность детской психологии. Услышав наш отзыв, Элизабет предложила мне обратиться к Витгенштейну напрямую — ведь в тот момент он был в Вене. Я отправился в семейную резиденцию Витгенштейнов (а не в дом на Кундманнгассе). Прихожая была большой и темной, с черными статуями, стоявшими в нишах по всему залу. «Чего изволите?» — спросил бесплотный голос. Я объяснил, что я пришел к господину Витгенштейну и хотел бы пригласить его на заседание нашего кружка. Последовало долгое молчание. Затем голос — это был мажордом, говоривший из маленького и почти незаметного окошка, располагавшегося на большой высоте, — сообщил: «Господин Витгенштейн слышал о вас, но он не может вам помочь».
Элизабет, которая, вероятно, была знакома с витгенштейновыми причудами, посоветовала мне написать ему письмо: «Но не будь в нем слишком услужлив». Я написал нечто вроде такого: «Мы — группа студентов, обсуждаем простые утверждения и мы зашли в тупик; мы слышали о вашем приезде — возможно, вы могли бы нам помочь». Кажется, Витгенштейну понравилось написанное. «Я получил довольно милое письмо», — сказал он, — эти слова снова передала нам Элизабет, отметив, что он сделал акцент на слове «довольно», — и также сказал, что подумывает прийти. Теперь были возмущены студенты. «Да кто он такой? — возмущались они, — и с какой стати мы должны его слушать? Одной этой Энском уже хватило, чтоб все испортить!» Я успокоил их и зарезервировал аудиторию. В день встречи я простудился. Будучи довольно несведущим в медицине, я наглотался сульфонамида и с нетерпением ждал гостя. Наконец час настал. Явился Крафт, а с ним и студенты философии, — но Витгенштейна все не было. Позже Элизабет рассказала мне, как сложно было уговорить Витгенштейна на эту встречу. Должен ли он прийти в назначенное время, присесть и просто послушать? Должен ли он немного опоздать и явиться во всем блеске? А может быть, нужно опоздать очень сильно, просто зайти в аудиторию и сесть, как ни в чем не бывало? Может быть, стоит сильно опоздать и войти с шуткой? В любом случае я начал рассказывать о том, чего мы достигли, и выдвигать кое-какие предложения. Витгенштейн опоздал больше чем на час. «Его лицо похоже на сушеное яблоко», — подумал я про себя и продолжал доклад. Витгенштейн сел, несколько минут прислушивался и затем воскликнул: «Halt, so geht das nicht!» («Погодите, тут все не так!») Он детально описал то, что видит тот, кто смотрит в микроскоп, — вот что имеет значение, будто бы говорил он, а не абстрактные соображения об отношении простых утверждений к теориям. Я помню, как именно он произносил слово микроскопп. Его перебивали, ему задавали беспардонные вопросы. Но Витгенштейн был невозмутим. Вероятно, ему нравилось наше непочтительное отношение в сравнении с тем заискивающим восхищением, которое он встречал во всех прочих местах.
На следующий день я слег с желтухой — сульфонамид меня доконал. Зато я слышал, что Витгенштейн остался доволен.
В 1949,1950 и 1951 годах я отправился в свои первые заграничные поездки — побывал в Дании (кажется, там я был трижды, в том числе и в летнем университете в Аскове, под Копенгагеном), в Швеции (Лунд, Стокгольм и Уппсала) и в Норвегии (в летнем университете в Устаосете). Мои поездки оплачивала «Австрийская высшая школа». В те годы путешествовать было невесело. На выезде нужно было проходить проверку союзных войск, то же самое и на границах — немецкой и датской; поезда ходили медленно, не отапливались и были скверно оборудованы. Впрочем, меня это не заботило — в военное время с транспортом все было во сто крат хуже.
