Убийство времени. Автобиография - [27]

Много лет спустя я узнал больше о людях, на которых тогда нападал, и начал уважать их человеческие качества. К примеру, монсеньор Ма-уэр был ведущим либертарианским теологом, его умонастроение было близко к тому, что в полной мере выразилось на Втором Ватиканском соборе; он благородно, хотя и без успеха, боролся с возвращающимся догматическими тенденциями. Он интересовался современным искусством и пытался инкорпорировать его в литургию. В его глазах блуждал лукавый огонек, а временами он смахивал на дьявола. Он был выдающимся человеком. Я мог бы многому у него научиться, если бы был чуть меньше зациклен на себе. Хотел бы я поговорить с ним сейчас — но он умер еще в 1973 году.

Складывается впечатление, что я «был везде, где происходило что-нибудь интересное, и всех задирал» — так написал мне в феврале 1993 года Алан Яник, литератор, занимающийся историей Вены в XX веке. Некоторые философы предпочитали, чтобы их не беспокоили. Хайнтель, к примеру, просто вышвырнул меня. Так или иначе, я стал известен во многих организациях и некоторые из них сделали мне деловые предложения.

Все началось с общества «Австрийская высшая школа» (Österreichische College). Оно было основано в 1945 году Отто Мольденом, Фрицем Мольденом[22] (в то время женатым на дочери Аллена Даллеса, главы ЦРУ) и другими членами австрийского Сопротивления. В своей книге Der Andere Zauberberg («Другая волшебная гора», Вена, 1981) Мольден описывает основные идеи и события, которые привели к первой летней школе в Альпбахе — небольшой деревушке рядом с Брикслеггом, что в Тироле. Вскоре Альпбах стал мировым центром интеллектуального, художественного, экономического и политического обмена. Студент за обедом мог обнаружить, что сидит рядом с Лизе Мейтнер, Бруно Крайски или Полем Дираком; он мог случайно встретить Артура Кёстлера, Аннелизе Майер или Эрнста Кшенека; он мог застать свою подругу флиртующей с Этьеном Декру[23] (это случилось со мной). Я посещал Альпбах около пятнадцати раз — сначала как студент, потом — как лектор и, наконец, трижды руководил семинаром.

В Альпбахе было четыре вида мероприятий — семинары, пленарные лекции, симпозиумы и представления (танцы, спектакли, музыкальные концерты и тому подобное). Семинары по расписанию проходили с девяти до двенадцати в разных аудиториях или где-то за пределами деревни. К примеру, философы собирались под большим деревом, стоявшим примерно на полпути к вершине холма, — вскоре это дерево прозвали «древом познания». Пленарные заседания и публичные дискуссии начинались в полдень, представления (вслед за которыми следовали вечеринки, танцы и т.д.) проходили вечером. Люди, которые впоследствии стали знаменитыми, возникали из ниоткуда, оставались на несколько дней и опять уезжали. Одним из них был Вольдемар Кментт, будущий каммерзенгер[24]. Гельмут Квальтингер блуждал между столами,  за которыми мы собирались после обеда. Kтo-нибудь мог пригласить его присесть, заказывал вина, и вскоре Квальтингер выдавал огненное шоу. Позже он стал подлинно великим актером. Время от времени мы устраивали кабаре. Множество романов расцвело и увяло под альпбахской луной.

В 1948 году Мария Влах (впоследствии Мария фон Пронай), секретарь «Австрийской высшей школы» и мой близкий друг, попросила меня записывать ключевые дискуссии; в обмен на эти услуги общество оплатит мне жилье и проезд. Я хорошо владел скорописью и согласился. Это был решающий шаг в моей жизни. Я не оказался бы там, где я теперь — со всеми моими пенсиями, с двусмысленной репутацией и с прекрасной и чуткой женщиной, которая согласилась стать моей женой, — если бы я не принял тогда предложение Марии.

В августе 1948 года я оказался в Альпбахе впервые. Я не мог дождаться начала занятий и нетерпеливо прослушал духовой оркестр и несколько политических речей. Затем последовал краткий самопиар: двадцать профессоров объясняли, что они будут делать на своих семинарах. Меня заинтересовал Карл Поппер, который вел семинар по философии. Я просмотрел его Logik der Forschung и составил его мысленный портрет — он должен быть высоким, худым, серьезным, неторопливо и точно подбирающим слова. Он оказался полной противоположностью этому образу. Расхаживая взад и вперед перед участниками, он сказал: «Если под философами вы имеете в виду одного из тех господ, которые заведуют кафедрами философии в немецких институтах, тогда я точно не философ». Немецких профессоров — а их там было немало — не позабавила эта речь. Однако мы, студенты, сочли его доклад довольно бодрящим.

Во время первого пленарного заседания я чуть не свалился со стула — так много чепухи, так много ошибок! Неужели ученые мужи ничего не знают? Я делал заметки по дискуссии с надеждой, что смогу все это исправить. И вот лекция закончилась. Я поднял руку. Председатель выбрал одно Именитое Лицо, и Именитое Лицо произнесло речь. Он выбрал другое Именитое Лицо, и это Именитое Лицо также долго говорило, так ничего и не сказав. Наконец дошла очередь и до меня. Я встал и проковылял в переднюю часть зала — там было положено высказывать замечания. К тому времени, когда я туда доплелся, все, что я хотел сказать, вылетело из головы. Но это было уже неважно — восторг и сознание миссии окрыляли меня. Эрнесто Грасси и Туре фон Юкскюлль обсуждали понятие истины в манере, которую я счел пустой и напыщенной. Я сообщил им, что говорить в таком стиле не возбраняется. Должно быть, я разглагольствовал минут десять. Когда обсуждение закончилось, ко мне неожиданно подошел Поппер и сказал: «Давайте прогуляемся». Мы покинули сборище и пошли по одной из многочисленных тропинок, ведущих из деревни в горы. Поппер говорил — о музыке, об опасностях Бетховена и о вагнеровском катастрофизме; он раскритиковал меня за упоминание «интерфеноменов» Райхенбаха (из его книги по квантовой механике) и предложил, чтобы мы перешли на «ты». Вечером он привел меня на встречу для избранных — здесь были Берталанффи, Карл Ранер, фон Хайек и прочие корифеи; меня, простого студента, да к тому же и начинающего, сочли достойным того, чтобы поучаствовать в их утонченных спорах! Но я и рта не раскрыл. Выступать перед двумя сотнями людей — это одно, и это похоже на выход на театральные подмостки — страшно, да, но с этим можно справиться; совсем другое дело — отвечать на замечания, сделанные лично, или обращаться к конкретному человеку с сосредоточенным лицом. Кроме того, без скопления публики мне просто не хватало адреналина, чтобы завестись.