Убийство Джанни Версаче - [95]

Психологи-криминалисты, составлявшие профиль Эндрю, быстро почувствовали, что на Кьюненена вполне может возыметь нужное действие обращение его старой подруги Лиз Котэ, долгое время гостеприимно дававшей Эндрю приют под крышей своего дома, потому что Лиз однозначно будет держаться более независимо и выглядеть менее подконтрольной ФБР, чем члены его собственной семьи.

Содержание, текст и интонации обращения были продуманы тщательнейшим образом. Лиз Котэ ласково и нежно увещевала Эндрю на их тайном общем языке, пересыпанном никому чужому не известными милыми прозвищами ее собственных детей. «Поскольку он был всецело порождением стиля и великого тщеславия, — говорит Меррилл, — представлялось куда более вероятным, что из бегов его удастся выманить именно учтивым, вежливым и ласковым обращением».

Лиз Котэ сказала на камеру: «Тот Эндрю Кьюненен, которого я знаю, не склонен к насилию. Тот Эндрю Кьюненен — крестный отец моих детей, а не вор. <…> Пожалуйста, прекрати это. Я же знаю, что важнее всего в мире для тебя мнение других. Так ведь у тебя по-прежнему есть шанс показать всему миру, какой ты на самом деле, явить себя таким, каким знаю тебя я, каким помнят тебя твои крестные дети. Пора уже положить всему этому мирный конец. <…> Диди любит тебя, Шмусик. У меня тут для тебя еще и особое послание от нашей мартышки. Гримми передает, что всё так же любит Дядю Обезьяну и никогда тебя не забудет. Да, и не за горами ведь не только твой день рождения, но и еще кое-чей, кто тебя любит и кому вот-вот исполнится пять лет». А завершила свое видеообращение Лиз Котэ на латыни, будто нарочно напоминая Эндрю о его детстве в роли мальчика при алтаре: «Dominus vobiscum!»[108]

* * *

Попытки выманить Эндрю через СМИ, однако, вполне могли играть ему на руку. Именно паблисити — вот что могло вызывать у него наиболее сильное возбуждение. При такого рода серийных убийствах «по мере наращивания скорости личная мотивация уступает место значительно более мощной: „Смотрите, я же могу, как Господь Бог, играть жизнями кого угодно по своему выбору, и я хочу, чтобы все и каждый об этом знали и помнили!“» Хагмайер объясняет, что многие серийные убийцы оставляют на местах преступлений характерные метки, следы или артефакты именно что в память о себе, по которым их впоследствии и идентифицируют, что и делает их печально знаменитыми: «Смотрите, „Сын Сэма“»[109] — тот оставлял записки. Плюс к тому стрелял из одного и того же револьвера калибра 11 мм. Так же узнаваем и почерк «Душителя из Атланты»[110]. Эндрю, очевидно, прекрасно сознавал, что его личность как убийцы правоохранители установили. Именно поэтому, «разъезжая по стране, ему обязательно нужно было повсюду оставлять нечто вроде автографов, — заключает Хагмайер. — Возможно, именно это и объясняет его характерный почерк — кражу автомобилей жертв с последующим оставлением их на видном месте, чтобы их непременно нашли, а затем показывали в национальных СМИ. Это укрепляет его в сознании собственной силы, всемогущества и власти над другими людьми — не только жертвами, но и правоохранителями, и журналистами. Тут уже начинается подобие шахматной партии. Мы в органах вынуждены делать ответные ходы на убийства и другие его ходы, но шахматной доской при этом служит медийное поле. Именно там отражается очередной его ход, узнав о котором из СМИ, мы вынуждены делать ответный ход, а наша реакция, опять же через СМИ, часто диктует следующий ход уже ему».

Психологи-криминалисты хотели обеспечить нагнетание психического давления на Эндрю, под которым он не решился бы покинуть Майами. В то же время им нужно было понять, что именно его толкало на убийства. Они снова и снова разбирали картины его преступлений, пытаясь вычислить, что он может предпринять дальше. «Кьюненен не раз использовал десятимиллиметровый ствол, причем один и тот же, — говорит Хагмайер, — и это важно, что он его не сбрасывал, потому что по-настоящему искушенные убийцы избавляются от орудий преступления незамедлительно. А вот многие серийные убийцы огнестрельным оружием вовсе не пользуются. Первое убийство многие серийщики совершают путем рукоприкладства, поскольку первая жертва обычно либо показательна и символична либо является объектом смертельной личной ненависти и желания ее изничтожить, а такое желание приятнее реализовать собственными руками, чем с помощью огнестрельного оружия».

Про убийство Версаче Хагмайер говорит: «Стрельба на публику. Высочайший риск для преступника; массу людей привлек — и хотел, чтобы все непременно знали, что это сделал именно он». Вне зависимости от того, «символизировал лично» Версаче что-либо для Эндрю или нет, он являл собою «олицетворение богатого и безмерно успешного, высшей пробы гомосексуала, каким самому Эндрю Кьюненену было в жизни не сделаться, и он это понимал, — говорит Хагмайер. — Единственный путь к славе для него оставался — проследовать по стопам Джона Хинкли[111]. Об убийстве Ли Миглина много писали, а вот убийство Риза освещалось гораздо меньше, по крайней мере для удовлетворения его тщеславия. Но там его, по большому счету, пикап интересовал, а не слава, из-за него он этого Риза и грохнул, насколько я понимаю.