У ворот Северина - [99]

— Да что ты говоришь? — прикинулся удивленным Хараламб.

— Вот какая история, душа моя, — заключила женщина, с трудом удерживая ребенка, который все тянул ее за руку, чтобы идти дальше. — Ну до свидания, всего вам доброго.

Женщина с ребенком исчезла в ночи, и Хараламб несколько минут смотрел ей вслед, взволнованный услышанным. «Какова бы ни была причина этого преступления, — рассуждал он, думая о немецком солдате, — ясное дело: наши уже не могут терпеть так называемых союзников, допекли они народ…»

Где-то очень близко послышался глухой шум мотора. Наверное, это была машина полиции или немецкой комендатуры, она мчалась на большой скорости к месту происшествия.

27

Комната на чердаке спиртового завода, в которой проходило совещание, принадлежала когда-то сторожу этого предприятия. Сторож в ней давно не появлялся. Это было маленькое, тесное помещение, неуютное, убогое, со стойким запахом мышей и плесени. Потолок в нескольких местах обвалился, всюду паутина. Пол прогнил, и сквозь щели можно было разглядеть огромный цех, слабо освещенный луной, и даже большие котлы, железные лестницы. Крошечное, круглое, как донышко ведра, окно выходило во двор, сейчас оно было занавешено чьей-то курткой, так что свет от керосиновой лампы с улицы не был виден.

В назначенный час все были в сборе. Клепальщик Глигор (партийная кличка Флоря), хорошо сложенный, широкоплечий мужчина, с прекрасным цветом лица, сидел на деревянном чурбане и большими ладонями разглаживал лист газеты, пытаясь при слабом свете лампы разобрать печатный текст. Рядом с ним, на другом чурбане, сидел Хараламб и протирал платком очки, изредка поглядывая на Ганю, который о чем-то тихо разговаривал с капралом Динку. Ганя был в штатском: клетчатый спортивный пиджак, брюки гольф, поношенные альпинистские ботинки с широкими белыми шнурками. Большой, тяжелый, он разместился на ящике, который, едва выдерживая такой вес, трещал при каждом движении младшего лейтенанта. Динку что-то рассказывал ему про колодец — возня с этим колодцем во дворе полковника Предойю все еще продолжалась, — но мысли Гани текли по другому руслу. Со времени первой встречи с Хараламбом Виктора наполняло особое чувство удовлетворения и спокойной уверенности: наконец-то он встретил людей, которым суждено было изменить ход событий в стране.

В этой убогой комнатке собрались те, к кому он рвался, кто представлял собой огромную силу. Здесь разрабатывался план свержения режима Антонеску и изгнания гитлеровцев, эксплуатирующих румынский народ. Взгляд Гани остановился на Глигоре. Сколько силы и решимости выражали черные страстные глаза клепальщика! А Хараламб? Внешне спокойный, он таил в себе неиссякаемую энергию. Или капрал Тудор Динку, молодой, убежденный в своей правоте, умный, сдержанный в спорах, неторопливый в суждениях, точный в анализе, осторожный и при этом очень деятельный во всем, что касается интересов страны… И сколько еще таких в армии! Сегодня утром, например, он встретился с лейтенантом из пехотного полка Сабином Ницулеску, высоким худеньким юношей со смышленым взглядом и легкой, спортивной походкой.

Ганя знал его уже довольно давно. К Ницулеску люди относились по-разному: одни считали его пройдохой, другие говорили, что он человек цельный, прямой, в принципиальных вопросах не уступает начальству, не заискивает, не подлаживается. Кое-кто упрекал его в строптивости, даже вздорности. По слухам, его отец был крупным промышленником. Но сын придерживался иных взглядов, чем отец, и был настроен против режима Антонеску. Он мечтал о мирной жизни, о путешествиях по белу свету, о знакомстве с новыми людьми, новыми странами, иными обычаями: он был мечтателем, романтиком, не видел смысла в том, что народы враждуют между собой, не понимал страсти к завоеванию чужих земель, которая охватила фашистскую Германию.

— Как дела, медведь? — окликнул он Ганю. Они поздоровались, отошли в сторонку, и тут Ницулеску доверительно передал ему то, что сам узнал из надежного источника: военные действия скоро прекратятся. — Знаешь, что я нашел у солдат? Сигареты, особенные. Когда их зажигаешь и делаешь первые затяжки, на бумаге проступают буквы. И тогда можно прочитать: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Солдаты, покидайте фронт!». Или проступает серп и молот, — сказал он.

— Ты видел их своими глазами? — спросил Ганя.

— Один сержант принес мне несколько штук. Я сделал вид, что не придаю этому никакого значения, и продолжал заниматься своим делом. А потом проверил одну за другой. Это работают коммунисты, честное слово! Я тебе говорю, парень, еще месяц-другой — и пойдет совсем иная пьеса!

Вдруг заскрипела деревянная лестница. Ганя насторожился. Остальные резко повернулись к двери. Хараламб быстро поднялся с деревянного чурбака и сделал им знак, чтобы они сидели тихо. Потом вытащил из кармана фонарик с маскировочным фильтром, зажег его и встал на пороге комнаты, глядя вниз, на лестницу.

— Здесь живет сторож Кристя Тудорашку? — послышался снизу шепот.

— Нет, он переехал в село Гура-Вэйи, — ответил Хараламб с верхней площадки, стоя так, чтобы его лучше было видно тем, кто находился внизу. — Вот уже три недели.