У ворот Северина - [41]

— Разрешите? — спросил прохожий, останавливаясь перед ним.

Это был крепкий, сильный мужчина в рубашке с короткими рукавами и непокрытой головой. Под мышкой он держал сложенную газету.

— Пожалуйста! — Капрал протянул зажженную сигарету, украдкой взглянув на незнакомца. Так, значит, человек попросил огонька, под мышкой держит газету…

— Вы курите папиросы «Регале»?

— Нет, «Маршал Антонеску», как все военные.

— Вы не видели, здесь не проходил высокий худой священник в шляпе с широкими полями?

— Здесь проходила только цыганка, она вела за руку ребенка, они направлялись в город по Королевской улице.

— Идите за мной, — шепнул человек, глубоко затягиваясь сигаретой. — Следуйте на расстоянии. Обращайте внимание на прохожих…

Капрал постоял некоторое время, потом, когда силуэт незнакомца почти растворился в ночи, зашагал следом, посматривая по сторонам. Он пытался идти бесшумно, но его большие поношенные ботинки довольно громко стучали по мостовой. Ему пришла в голову мысль разуться, но капрал тотчас от нее отказался, так он только привлек бы к себе внимание. Босой военный, с ботинками под мышкой!.. Ерунда какая-то…

Держась на некотором отдалении, он прошел за незнакомцем по нескольким темным улицам, добрался до стадиона и повернул налево. Перед домом с большим окном, на подоконнике которого стояли пять горшков с цветами, связной остановился. Динку вмиг оказался рядом с ним и увидел, что тот пересчитал горшки. Потом обернулся, шепнул капралу «входите» и, быстро удалившись, затерялся во тьме.

12

Динку минут пять ждал в небольшой, скромно обставленной комнате, с любопытством осматривал ее. Простая строгая обстановка. Было видно, что здесь жили люди, которым все это доставалось нелегким трудом. Старомодный шифоньер с зеркалом, двуспальная кровать под дешевеньким покрывалом, окрашенная в коричневый цвет, посреди комнаты — стол и четыре стула. У окна, выходящего во внутренний двор, старая швейная машинка «Зингер», на ней гипсовые статуэтки. Возле двери, в углу, голландская печь с облупившейся местами побелкой.

Открыла дверь и провела Динку в эту комнату женщина средних лет, с продолговатым лицом и серыми глазами, одетая в поношенный халат, явно широкий для ее хрупкой фигуры. Она не проронила ни слова, не взглянула на него, только кивком пригласила следовать за собой. Капрал молча повиновался. Приведя его сюда, женщина поспешно удалилась. Он сел на стул и стал ждать человека, с которым у него была назначена встреча. Нестерпимая духота, казалось, висела под низким потолком. От одежды капрала исходил тяжелый запах нафталина, смешанный с потом. Но окна нельзя было открывать. Они были наглухо занавешены синими пледами, прибитыми к рамам гвоздиками.

Коротая время, Динку осматривал комнату и на одной стене заметил фотографию в рамке из коры дерева. Где он видел ее? Динку встал, подошел поближе и стал с любопытством разглядывать. Действительно, точно такая же висела в комнатушке его родителей. На снимке, словно окаменев, сидели пятеро мужчин с серьезными лицами, в праздничной одежде, с непокрытыми головами, а около мужчин примостились трое подростков. Все торжественно и неподвижно смотрели в объектив аппарата. Наверху мелким наклонным почерком было написано: «Рабочие и ученики типографии. 1 мая 1937 года». Среди них был его отец — наборщик Штефан Динку, он погиб четыре года назад в железнодорожной катастрофе.

Рассматривая фотографию, капрал подумал, что жилец этого дома, один из этих четырех мужчин, знал отца, работал вместе с ним. Но кто именно? Подпольная работа приводила Динку на многие явочные квартиры, но нигде он не испытал такого волнения, как здесь, обнаружив связь жильца с отцом; вероятно, этот человек — сочувствующий или даже член коммунистической партии. Сам собой напрашивался вывод, что и его отец не был чужд целей и идеалов коммунистов и, возможно, состоял в подпольной организации. Пока отец был жив, Тудор ничего об этом не знал. Отец был суровым молчальником, будто обиженным на кого-то и недовольным жизнью, которая представлялась ему сплошным мучением. Он редко баловал жену и ребенка ласковым словом. Случалось, глаза его светились, и тогда он говорил, что пройдет немного времени и «взойдет солнце». Но они с мамой не понимали, про какое солнце толковал отец.

Мать недолго прожила после его смерти. Год спустя прачка гостиницы «Траян» Екатерина Динку скончалась от туберкулеза. Проводив ее в последний скорбный путь, Тудор поступил учеником в железнодорожные мастерские. Ни родственников, ни близких у него не было. Жалованье он получал нищенское. Перебиваясь с хлеба на воду, полуголодный, плохо одетый Тудор Динку быстро примкнул к тем, кто боролся за тот день, когда «взойдет солнце» (теперь он понял наконец слова отца), вступил в Союз коммунистической молодежи.

Дверь отворилась. Капрал вздрогнул, устыдившись, что его застали за разглядыванием чужой фотографии.

— А, это вы, товарищ Хараламб! — сказал он, обернувшись, и улыбнулся, узнав человека, через которого поддерживал связь с местной партийной организацией. — Я тут увидел фотографию…

Хараламб — была конспиративная кличка, а капрала знали в подполье только под именем Валериу. Хараламб был пятидесятилетним высоким худощавым мужчиной, с густыми пушистыми бровями и черными, живыми и проницательными глазами. Коротко подстриженные, с сединой, волосы придавали ему строгий, даже чуть надменный вид. Он был в льняной белой рубахе с отложным воротником и суконном зеленоватом, под цвет брюк, жилете.