У ворот Северина - [40]

В полку поговаривали, что старший сержант действительно был на фронте, но его ранило совсем не там, как он любил прихвастнуть, показывая искалеченную руку. Все это было сплошным обманом и случилось при других обстоятельствах. Сын кулака, он подкупил, не жалея денег, членов медицинской комиссии, и врачи признали его годным только для тыловой административной службы. В полку он был услужлив с начальством и жесток с подчиненными. Не раз слышали, как он распекал тех, кто жаловался на плохую еду: «Желаете меню, как в королевском дворце? Зажрались! Ничего нет — ни мяса, ни макарон, ни мармелада, ничего! Страна переживает большие трудности. Вы ведь не были, как я, на фронте, не сражались, не проливали кровь, а то бы вернулись калеками… Я вот там был, да помалкиваю и честно исполняю свой долг перед родиной здесь, в полку». Он всегда был свежевыбрит, подстрижен и надушен, в хорошо сшитой из офицерского сукна форме, в коричневых, на заказ, сапогах, начищенных до зеркального блеска. «Когда-нибудь он погорит! — рассудил мысленно Тудор Динку. — Грэдинару в один прекрасный день накроет его, а характер у плутоньера мстительный…»

Капрал взглянул на ручные часы и ускорил шаг. Ровно в двадцать тридцать он должен быть в условленном месте. Динку быстро шел по окраинным улицам, мимо домов с немыми, зашторенными окнами. Во дворах, утопающих в зелени, сидели на стульчиках и болтали мужчины и женщины, обменивались слухами, убивая время в ожидании, будет ли привычная воздушная тревога между десятью и двенадцатью ночи или они смогут спокойно лечь спать. Дети вертелись возле родителей, играли, готовые бежать вместе с ними в бомбоубежище.

Дойдя до огромного грязного пустыря, капрал увидел на углу улицы Баната, перед пивнушкой, группу мужчин; они сидели с неизменными рюмками цуйки в руках, при тусклом свете закрытого черной бумагой фонаря и шумно о чем-то говорили и спорили, как это бывает с подгулявшими людьми. Один, в военном кителе, с непокрытой головой, прислонился к ставням корчмы и, опираясь на костыль, громко пел на всю улицу.

— Кончай, господин Вэрзару, не шуми, тебя по-человечески просят! — унимал его корчмарь, выйдя на порог с бутылкой в руке. — Ты гуляешь, а меня полиция штрафует…

— Почему она тебя штрафует? — заплетающимся языком вопрошал Вэрзару. — Почему? Потому что я песню пою? Вот те на, так это мое право! Меня на фронте ранило, я сражался в тяжелых боях, вот, смотри, дядюшка Митикэ, Железный крест заработал. Кто еще здесь такой, как я? — Чуть не падая, калека схватил орденскую ленточку, пришпиленную к кителю, и стал дергать, словно хотел оторвать. — Вот она, видишь? Я герой, дядюшка Митикэ, герой, понимаешь? Но теперь я на костылях. Ничего, что на костылях, это ради родины, ради господина маршала Антонеску, он мне лично руку жал в бухарестском госпитале. Господин маршал обещал мне землю и дом, чтобы я мог снова открыть лавку, такую, как у меня была здесь, в Северине. Но ее разбомбили, все в дым разбомбили американцы. Что же мне делать? Вот я и пою…

— Ждешь, что тебе маршал лавочку подарит? Брось, ничего теперь тебе не дадут, — спокойно прервал его сосед, старик. — Маршал сам пузыри пускает, совсем голову потерял, ему не до твоей лавки и не до того, чтобы выполнять свои обещания.

— А вот и дадут! — резанул воздух рукой Вэрзару и, выронив костыль, свалился как мешок под стеной корчмы.

Двое встали со стульев, взяли его под мышки и усадили на цементные ступени.

— Сиди, сиди смирно, господин Вэрзару, и не растравляй себе душу, получишь, обязательно получишь, — сказал все тот же старик, потягивая цуйку. — Ведь тебе обещал сам маршал, он свое слово сдержит…

Вэрзару поставил костыли рядом с собой, наклонился набок, опустил голову на грудь и, казалось, не слушал его. Он дремал и время от времени еле слышно напевал свою песню, бесконечно повторяя одни и те же слова, других он, наверное, не знал.

Капрал видел этого инвалида несколько дней назад у тополя, Вэрзару тогда старался помочь Ангелеску, но Динку не знал, что его фронтовые заслуги так высоко оценили немцы.

На бульваре Королевы Елизаветы Динку остановился. Оглянулся по сторонам, но не заметил ничего подозрительного. Кругом было пусто, ни одного человека. В сером двухэтажном доме на противоположной стороне улицы было темно. Окна заклеены крест-накрест полосками бумаги, на некоторых опущены жалюзи. Соседний особняк, большой, красивый, принадлежавший, кажется, архитектору, тоже не был освещен. Где-то в отдалении в ночной тишине слышался лай собак, с вокзала доносилось равномерное пыхтение локомотива, время от времени раздавался длинный пронзительный гудок.

Капрал посмотрел на ручные часы — светящиеся стрелки показывали двадцать тридцать. «Значит, я пришел вовремя, — сказал он себе, осматриваясь вокруг. — Но почему нет связного? Или мои часы барахлят?» Он хотел еще раз взглянуть на циферблат, но услышал приближающиеся шаги. Быстро повернул голову и увидел, что, легко ступая по гальке, идет человек. Его силуэт с трудом можно было различить в тени густых крон разросшихся лип.

Динку достал из кармана пачку сигарет, зажал губами одну, чиркнул спичкой и поднес ее к сигарете, чтобы закурить.