У ворот Северина - [36]

Влад Георгиу ждал подобного вопроса и все же растерялся. Чтобы выиграть время и продумать как можно более правдоподобный ответ, он снял очки и начал протирать стекла платком. От беспокойства и тревоги засосало под ложечкой. Ему никогда не приходило в голову, что в нынешнем, столь почтенном возрасте, при его социальном положении, он будет вынужден выкручиваться. И где? На допросе в полиции. Из-за кого? Из-за собственного сына! Из-за его неразумности и своеволия, которые могут стоить жизни.

— Слушаю вас, господин учитель! — настойчиво повторил Албойю, поправляя платок в нагрудном кармане.

— Вы спросили меня про сына? — повторил Влад Георгиу, в явном замешательстве падевая очки. — Ну как вам сказать… Я ничего не знаю о его судьбе почти год. Разумеется, я обеспокоен таким долгим молчанием и делал запросы в компетентные органы; как я вижу, вы об этом осведомлены. Нигде, однако, мне не могли дать вразумительного ответа. Со временем я решил, что он погиб в бою или попал в плен. Прошел год, а я так ничего и не знаю…

Он замолчал и опустил голову, глядя на шляпу, которую вертел в руках, чтобы их чем-то занять и чтобы не было видно, как сильно они дрожат. «Неужели он догадался, что я лгу? — подумал учитель. — Неужели они знают, что Михай неделю назад вернулся и тайно живет дома? Может, они только ждут удобного момента, чтобы устроить засаду? А в полицию вызвали, чтобы проверить мою честность и лояльность?»

— Итак, год вы ничего не знаете о сыне, — подытожил полицейский, задумчиво барабаня по столу уродливыми, толстыми, как сосиски, пальцами, ногти, правда, были у него ухожены и наманикюрены. — Мда… очень интересно…

— Я действительно ничего не знаю, — упорствовал учитель, опасливо поглядывая на Албойю.

— Воображаю, как вы беспокоитесь! — с притворным сочувствием сказал тот. — Неприятнейшая ситуация…

— Разумеется…

— Ну, раз уж вы целый год ничего не знаете о сыне, — тут начальник полиции причмокнул толстыми губами, — прошу вас, изложите все это на бумаге… — Он выдвинул ящик письменного стола. — Вот чистый лист бумаги, вот ручка, пожалуйста, пишите…

— То есть, попросту говоря, дать показания?

— Да, показания, если угодно, — Албойю утвердительно кивнул. — Вы считаете это противоестественным, господин учитель? Здесь, у нас, ежедневно пишутся сотни показаний, и на их основе мы проводим следствия, дознания, допросы, выдвигаем обвинения, словом, занимаемся своей работой.

Учитель растерянно вертел шляпу в руках, словно хотел положить ее, но не знал куда. Он молчал и беспокойно ерзал на стуле. Было видно, что ему нелегко выполнить то, что от него требовали.

— Представьте себе, вы на уроке. Вызвали ученика к доске и попросили рассказать, например, о битве даков и римлян, — засмеялся Паул Албойю, обнажив громадные, желтые от курения зубы. — Разве это ненормально, разве есть что-то необычное в том, чтобы спросить заданный урок? Это ведь ваша профессия…

Не говоря ни слова, Влад Георгиу взял протянутый ему лист бумаги, ручку, чернильницу с письменного стола начальника полиции и пристроился за маленьким столиком в углу, приготовившись писать. Он снова снял очки, протер стекла и долго, не двигаясь, как-то опустошенно смотрел на сточившееся перо и белый лист бумаги. «Что писать? Правду? Или утаить ее? А вдруг полиции известно про Михая? Наверняка у них есть какая-то информация, иначе зачем им было вызывать меня? Зачем заставлять давать показания?» — размышлял учитель.

В это время пронзительно и тревожно зазвонил телефон. Албойю снял трубку и поднес к уху, вальяжно, откинувшись на спинку высокого стула.

— Что ты хочешь, Ангелеску? — спросил он со скучающим видом. — Пой громче, пташка, не слышу. Кто?! Бобочел, чистильщик? Вы что там, спятили? Гони его взашей. Слышишь? Я тебе приказываю. Освободи его немедленно! Ну как он мог выкрикивать оскорбления в адрес Германии, если он немой? Он двух слов сказать не может. Понял? Нас засмеют как последних идиотов… Выполняй, Ангелеску! Всыпь ему пару горячих, чтобы помнил полицию, и вышвырни на улицу. Понял наконец, баранья твоя башка?

Паул Албойю кинул трубку на рычаг и пристально посмотрел на учителя, склонившегося над листом бумаги. Потом неспешно встал и подошел к окну поглазеть на прохожих. Ему хотелось понаблюдать, какой интерес представляет в этот час для местных жителей главная торговая улица города. К его огорчению, тротуары были пусты. Ставни лавок закрыты. Старый продавец браги, с белой бородой, в красной феске, подавал священнику бутылку лимонада. Кокетливая, игривая бабенка в узкой юбке и высоких «ортопедических» туфлях торопливо шла в тени каштанов по направлению к городской управе. «Госпожа полковница Дона, — не без удовольствия отметил Албойю. — Интересно, что она делала вчера вечером у жены аптекаря? Кроме игры в покер?» Он уже намеревался перегнуться через подоконник, но тут опять затрещал телефон. Тяжелым, медвежьим шагом вернулся он к письменному столу и снял трубку.

— Ну чего тебе? Пой, пой громче! Как?! Я сам поговорю с ним. Не твоего ума дело. Конечно. Сегодня вечером. Скажи Граффу, пускай выкручивается как знает, едет на мельницу, добывает муку, чтоб завтра можно было заткнуть дыру — выбросить в продажу несколько сотен буханок хлеба. Иначе я ему не завидую. У меня все. Что ты говоришь? Нет, не сможем. Я лично велел пригнать с площади эти подводы. Для реквизиции. Ночью отправим их на бистричоарскую мельницу за мукой. Так-то, братец! Так-то, баран безмозглый! Потрудись выслушать меня внимательно. Завтра на рассвете выставишь два-три полицейских отряда на улицах и задержишь штук десять — пятнадцать телег, они нужны позарез. Крестьяне в это время везут дрова, сено, горшки в город. К черту их товар! Пускай поработают извозчиками. А то город останется без хлеба. Понял? Точка. Исполнять приказ! — Он швырнул трубку на рычаг, поправил подтяжки на довольно солидном животике и снова уселся на стул с резной спинкой, у письменного стола. Взял дымящуюся сигарету, забытую в пепельнице, но, увидев, что она догорает, пальцем загасил ее и принялся молча наблюдать за учителем.