У ворот Северина - [31]

— Помню. Ты неня[4] Михай.

— Правильно.

— Если это ты, то почему на тебе рубашка и штаны как у цыгана?

— Да просто так нарядился. Тебе не нравится? — Михай через силу улыбнулся и снова погладил ребенка по щеке.

— Нет.

— Ладно, я переоденусь. Договорились?

— Договорились! А саблю ты мне привез?

— Нет. Не было красивых, как тебе нравится, одни ржавые, — не растерялся Михай.

Костел слушал, опустив голову и вертя силок в руках, будто испытывая его прочность. Кто знает, что было у него на уме? Михай смотрел на ребенка с любовью и жалостью. Мальчик вытянулся… Война и его не пощадила… Сколько их, жертв войны! Отец на фронте, о его судьбе ничего не известно… Мать потеряла рассудок…

— А воздушного змея мне смастеришь? — вдруг загорелся Костел.

— Смастерю.

— Правда? Не врешь?

— Нет, как можно? — Желая убедить ребенка, Михай прижал руку к сердцу: — Я человек слова.

— Ура-а-а! — обрадовался Костел, отшвырнул силок и начал скакать на одной ножке. — Как хорошо, что приехал неня Михай! Ура! Пойду скажу дяде, чтобы он дал нам толстую бумагу…

Мальчик выбежал в соседнюю комнату, стуча босыми пятками по полу, что-то свалил по пути.

— Бедненький! — сказала мать, с сожалением глядя вслед ребенку. — Что он понимает? Хорошо, что мы взяли их в дом.

— Как бы он не проговорился про Михая, — заметила Дана, вставая со стула. Она взяла полотенце, мыло, собираясь идти умыться. — Надо, чтобы он не болтал… Михай, ты будешь мыться?

— Дана, помоги мне сначала собрать ему сменное белье, — попросила мать. — Как хорошо, что он живой и здоровый…

Они ушли в угловую комнату, окнами на улицу, осторожно притворив за собой дверь. Михай остался один, усталый, разбитый. Казалось, непосильная ноша увлекала его на дно реки. Река была теплая. Его обволакивало сном и покоем. Он положил голову на согнутую руку. Еще немного, и стало тихо-тихо. Он заснул.

9

Перед муниципалитетом раскинулся небольшой парк о цветочными клумбами, с аллеями, посыпанными разноцветным галечником, со стройными елями, под которыми тянулись ряды уютных скамеек. Посередине парка высилась статуя императора Траяна. Парк огибали широкие асфальтированные улицы, ведущие от вокзала к площади и центральному рынку. Вдоль улиц, фасадом к парку, расположились внушительные здания — государственные учреждения, банки, отели, рестораны, кафе, книжные лавки. Но сейчас все было разрушено бомбардировками.

По обе стороны от здания муниципалитета были отведены места для паркования общественного транспорта: справа — для автомобилей, слева — для дрожек, колясок, пролеток. В дни затишья, когда не выли сирены, здесь толпились в ожидании клиентов извозчики; со стопками цуйки в руке, они рассказывали разные истории из армейской жизни, происшествия, случившиеся в деревнях, где они жили, жаловались, что сено вздорожало, нет ячменя, нечем кормить лошадей, что у кого-то реквизировали кобылу, что комиссар полиции целый час катался на пролетке и не заплатил, да еще грозился посадить в кутузку за непочтение к властям. Бывало, желая повеселиться, извозчики переходили улицу и собирались у книжной лавки. По соседству о этой лавкой получил в аренду у государства два квадратных метра тротуара чистильщик сапог по имени Бобочел. Он был единственным, кому дозволили в этом привилегированном месте наводить блеск на обувь клиентов.

Бобочел был низкорослым толстяком с бритой головой, смугло-оливковым лицом и широкими, массивными челюстями. Орлиный нос, раскосые черные глазки и нависшие брови делали его похожим на знаменитого Чингисхана, прихотью судьбы заброшенного в северинские края. Он носил кожаный коричневый картуз, черные брюки с кожаными латками, жилет с латунными пуговицами, из кармана которого свисала цепочка от золотых часов, на цепочке болтался брелок с монограммой. Чистильщик был нем от рождения. Когда он начинал «говорить», его бормотание сопровождалось бурной жестикуляцией. Он протягивал руку к собеседнику, бил себя в грудь, корчил гримасы, словом, старался изо всех сил быть понятым.

Его «заведение» представляло собой большую деревянную коробку, окрашенную в черный цвет, с латунной окантовкой по углам, внутри стояли два сапожных ящичка, на которые клиенты ставили ноги. Немой приладил деревянные полки, разложил на них сапожные щетки с короткой и длинной щетиной, расставил баночки, коробочки, пузырьки с обувными кремами, ваксами, мазями и прочими «снадобьями», необходимыми в его ремесле. Бобочел был фаворитом городской либеральной интеллигенции. Когда в Турну-Северин прибывала сколько-нибудь значительная персона из руководства либеральной партии, он складывал свои «орудия труда», относил их на хранение в книжную лавку, а сам торжественно отправлялся на вокзал встречать дорогого гостя. Сойдя с поезда, гость обычно шел пешком по бульвару в почтительном окружении встречавших. Рядом, стараясь быть на виду, нередко вышагивал чистильщик, свысока поглядывая на тех, кто толпился на тротуаре. Разве кто-нибудь мог с ним сравниться? Какое там!

Чтобы досадить заносчивому Бобочелу, извозчики или зеваки, фланирующие по улицам в поисках развлечений, ловили момент и поспешно рисовали мелом перед его «заведением» большой круг — эмблему национал-царанистской партии