У ворот Северина - [129]

— Ein Moment! — спохватился вдруг немец и знаками объяснил, что хочет поговорить со своим коллегой.

В комнате стоял полумрак. За окнами густой синевой стремительно опускался августовский вечер. Вошедший на цыпочках солдат зажег керосиновую лампу на столе у полковника, поправил фитиль, пододвинул ее, чтобы лучше освещала весь кабинет, и так же на цыпочках вышел. Немцы, уединившись у окна, о чем-то спорили шепотом. Оба ожесточенно жестикулировали, видно, никак не могли договориться.

Предойю воспользовался паузой в переговорах и позвонил полковнику Жирэску.

— А, это ты, Предойю! Здравствуй, дружище. Ну как дела? Что новою? — Жирэску был в отличном расположении духа.

Стараясь, чтобы его не услышали немцы, Предойю объяснил по-французски, что произошло, и попросил совета. В конце концов Жирэску — опытный офицер. Как быть, ведь у немцев и люди, и немалая огневая мощь. Справимся ли? Хватит ли у гарнизона сил? Может, привлечь еще батальоны новобранцев? Приказ-то ведь надо выполнять.

— Какой приказ, Предойю? Когда ты его получил?

— Сегодня утром. Шифровка из корпуса за номером 41619. Они, вероятно, уже знали о движении колонны… Полку предписывается задержать, разоружить и интернировать любую группу немецких военнослужащих, которая появится в районе города.

— И что же, ты собираешься слепо его выполнять? — ехидно поинтересовался Жирэску. — А если, к примеру, у ворот города появится немецкая дивизия, тогда как? Тоже будешь ее брать в плен? Да у тебя людей — кот наплакал…

— Не совсем так, господин полковник, есть еще два батальона молодых.

— Это несерьезно, голубчик, они же еще не обучены, твои новобранцы. Да и на стариков из нашего гарнизона надежда невелика… Тут может спасти только дипломатия.

— Не понимаю…

— Надо встретиться лично. Сейчас я к тебе приеду.

Через четверть часа полковник Димитрие Жирэску уже входил в кабинет Предойю. Свежевыбритый, с моноклем в глазу, звеня шпорами и гордо неся напомаженную голову, он приветствовал немецких офицеров легким кивком. Немцы встретили его настороженным молчанием. Но Предойю объяснил, кто перед ними, и они, несколько оттаяв, тоже кивком ответили на приветствие. Кто знает, может быть, с этим будет легче договориться? Они подошли к столу. Жирэску, как до него Предойю, предложил немцам сесть, но они и на этот раз отказались.

— Я вас слушаю, господа! — Жирэску величественно поправил свой монокль.

— Мы идти ф Тимишоара… — начал Обст, задрав подбородок и свысока глядя на Жирэску. — Мы не может сдавать оружие, не может. У нас такой приказ нет. — С трудом подыскивая румынские слова, он изложил следующий план: сейчас они вернутся назад, туда, где стоит их колонна, он, подполковник Обст, свяжется по радио со своим командованием, а завтра утром, получив ответ, они снова придут сюда вдвоем и сообщат свое решение. Сложат ли они оружие, сдадутся ли в плен — все станет известно только завтра. Возможно, они сдадут оружие и будут продолжать свой путь уже не как воинская часть, а просто как группа гражданских лиц…

— М-да… — неопределенно протянул Жирэску. Он замолчал и, заложив руки за спину, некоторое время легонько покачивался с каблука на носок. — Ну что ж, может быть, это и есть решение проблемы… Разумеется, временное. Будем надеяться, что все кончится к общему благополучию…

Немцы в сопровождении того же конвоя ушли.

— Такт, прежде всего такт, мой друг. Вот что важно! Теперь у тебя достаточно времени, чтобы принять меры предосторожности. Стяни свои силы в город. А вообще, все будет хорошо, вот увидишь. На рассвете они сложат оружие, и мы избегнем кровопролития…

— Но нам все равно предстоит брать их в плен. Приказ на этот счет совершенно недвусмыслен.

— Опять ты торопишься! — Жирэску отеческим жестом положил руку ему на плечо. — Честное слово, торопишься. Зачем нам эти военнопленные? Сажать их некуда, кормить нечем… И потом… это было бы недостойно нашей воинской чести. Взять противника в плен без единого выстрела? И кого? Наших вчерашних союзников… Что от нас требуется? Чуточку терпения. Капельку снисходительности… Какого черта ты уперся? Я ведь тебя знаю как человека разумного, серьезного!

— При чем тут снисходительность?! У меня приказ, и я его выполню. Мы — военные! Таков закон воинской жизни.

— Но ведь не было приказа об аресте Клаузинга! Почему же ты это допустил?

— Это было в духе основного приказа, в котором такие детали просто не предусматривались.

— А сверхнормальный расход боеприпасов при осаде немецкой комендатуры?

— И это соответствовало духу приказа.

— Если ты ни в чем со мной не согласен, если слушаешь одного Ганю, этого бунтаря, про которого известно, что он снюхался с коммунистами, если он для тебя главный авторитет, спрашивается, зачем же ты обращаешься за советом ко мне?

— Я обязан информировать вас о происходящем. И я уважаю ваш богатый военный опыт.

— Не худо бы тебе уважать и мое мнение.

— Я его уважаю, когда оно не идет вразрез с приказом.

— Ну, поступай как знаешь. Тебя не переубедить, ты упрям как осел! Извини, что я так говорю, но это сущая правда! — И Жирэску вышел, сильно хлопнув дверью.

Когда чуть позже в кабинет вошел младший лейтенант Ганя, полковник уже разговаривал по телефону с командирами батальонов, укомплектованных новобранцами.