У ворот Северина - [117]

— Молодец, Санду! — Райку с гордостью похлопал сына по плечу. — Молодец, не подвел отца!

— Д еще я состою в боевом отряде, мне даже винтовку сегодня ночью дали и трехцветную повязку.

— Будь осторожен, зря не рискуй. Никакой самодеятельности, понял? У тебя кто командир-то?

— Дядюшка Томицэ Грозя, маляр…

— Знаю такого. Хороший человек…

У дома остановилась пролетка. На козлах сидел смуглый молодой солдат.

— Из пехотного полка! — выглянув в окно, сказал Санду.

— Похоже. Ты оставайся здесь, я сам разберусь.

Из пролетки выскочил младший лейтенант Ганя — на боку пистолет, в руке фуражка. Казалось, он чем-то сильно раздосадован. Райку протянул ему руку и отвел в тенек — солнце уже сильно припекало.

— Ума не приложу, что с ним делать! — кипятился Ганя. — Представляешь, он даже слышать не хочет о том, чтобы разоружать немцев! Уперся, как пень, и все тут! Нет, говорит, у меня такого приказа!

— Приказа нет? Он что же, радио не слушает? Не знает, что немцы учинили в Бухаресте? Он что, не знает, что мы теперь с немцами в состоянии войны?

— Да знает он все это, не хуже нас с тобой знает! Только почему-то пляшет под дудку проклятого Жирэску, чуть что — бежит к нему!.. Сам ничего не решает. А инициативы боится как огня. Сегодня утром я уже было совсем его уговорил разоружать их. Так нет, опять проклятый Жирэску мне все карты спутал!

— И что же собирается делать твой полковник?

— По-моему, думает предложить Клаузингу сдаться добровольно. Вместе со всей комендатурой. Без кровопролития. Будем, говорит, держать здание комендатуры под контролем, а в случае необходимости начнем действовать…

— И когда же она наступит, эта необходимость? Как он считает?

— Молчит, — пожал плечами Ганя.

— Ну ладно, черт с ним! Вы-то сами что предлагаете?

— Подождать до завтра, посмотреть, как развернутся события, и выступать своими силами. Моя рота вполне надежна. Полковник, правда, может вызвать новобранцев из Эргевицы. За этих поручиться нельзя. Могут произойти стычки… В общем, подождем до завтра.

— Ты что? Ждать никак нельзя! Поговорите еще раз с полковником. Если опять ничего не выйдет, действуй через его голову, и сегодня же. Арестуй Клаузинга, займи его комендатуру, разоружи гарнизон. Подготовь людей, предупреди Флорю. Учти, настоящее его имя Глигор. Пожалуй, я сам с ним поговорю. Сегодня же днем.

— А где, по-вашему, лучше арестовать Клаузинга?

— Во всяком случае, не в здании комендатуры. Брать его надо в городе. И вынудить издать приказ по гарнизону, чтобы немецкие военнослужащие сложили оружие. В противном случае — занять комендатуру силой.

— Так и сделаем.

— Все ясно?

— Все.

— Желаю удачи! В добрый час!

Ганя направился к своей пролетке.

— Держи меня в курсе! — крикнул ему вслед Райку. — Я буду на верфи, потом в железнодорожных мастерских и в штабе боевых отрядов. Меня разыскать легко…

34

— Господин Райку, вы ли это?

Райку обернулся. Перед ним стоял Влад Георгиу. В руках сумка с зеленью, дыня, должно быть, ходил на рынок. Учитель положил сумку на землю и горячо пожал соседу руку.

— Рад вас видеть, господин Райку, искренне рад! Как дела?

— Да вот, на работу иду.

— Я слышал, вы были в тюрьме? С тех пор как мы встретились с вами тогда в полиции, я ничего о вас толком не слышал.

— Да, они пытались состряпать на меня дело. Чуть до военного трибунала не дошло.

— Но вам, кажется, удалось бежать?

— Сумел. Потом скрывался долго, путал следы. Теперь вот домой вернулся…

— Да, под амнистию попали люди, совершившие проступки не только в последнее время, но начиная с 1918 года. Поразительно! Я сам это слышал по радио.

— Это логично и соответствует принципам демократии.

— Конечно, конечно! Жить по-старому стало уже невозможно. Хорошо, что пришел конец тирании. Наступают новые времена…

— Они уже наступили! — улыбнулся Райку.

— Об этом еще рано судить. Поживем — увидим… Ну, мое почтение, господин Райку! — И Георгиу, забрав сумку, зашагал к своему дому.

— А знаешь, Дана теперь тоже комсомолка, — сказал отцу подошедший Санду.

— Что ты говоришь? Вот это новость!

— Да, да, уже несколько месяцев. Ее приняли, когда я был в Констанце. И представляешь, родители ничего не знают!

— И слава богу! Отец вполне мог ее погубить, сам того не желая. Человек он, конечно, честный, правдивый, ничего не скажешь, только очень уж осторожный! Мол, мое дело сторона, вы меня в свои драки не путайте. Он бы просто выгнал Дану из дому!

Они свернули на Главную улицу, и Райку, потрясенный, остановился. Он и представить себе не мог, что город пострадал до такой степени. Торговая улица лежала в развалинах. Сколько тут прежде было магазинов, магазинчиков, лавок, ресторанов, закусочных… Чего только не было на этой улице! А теперь? Груды щебня, сплющенные водосточные трубы, покореженное кровельное железо, черные балки… Тут — уцелевшая часть стены, дымоход, похожий на диковинную башню, там — чудом сохранившийся телеграфный столб с оборванными и перекрученными проводами… Каштаны, на ветках которых торговцы, заманивая покупателей, развешивали, бывало, костюмы, платья, косынки, стоят теперь изувеченные бомбежками или валяются на земле сломанные, вырванные с корнем. В зияющей черной пасти подвала, над которым кое-где сохранился прогнивший, провалившийся пол — остатки бывшего магазина, — торчит колесами вверх детская коляска, валяется смятая кухонная плита. Все поросло бурьяном. А рядом с подвалом сохранилась стена, закопченная, с облупившейся штукатуркой. На ней фотографии: улыбаются, тесно прижавшись друг к другу, жених и невеста… Парень смотрит прямо в объектив фотоаппарата открытым, не ведающим горя взглядом… Все, что осталось от фотоателье. Где эти люди? Что с ними?.. Может быть, они выросли на этой улице, здесь учились, работали, ходили в лавочки за продуктами, в магазины за обновой, радовались жизни, как и сотни других жителей этого города, от которых остались одни воспоминания. Всех их поглотило время…