У нас в Крисанте - [39]

Михэлука и Бенони веселились вовсю. День-деньской носились они вокруг штабелей кирпича, копали землянки в кучах песка, рыли туннели, украдкой карабкались на конек новой крыши, с дикими воплями съезжали оттуда и падали на гору песка, как на пуховую перину.

Но весна прошла, прошло и лето, а надеждам Олимпии Бреб, казалось, так и не суждено осуществиться… Как-то ночью в рощице во второй раз расцвели акации, а на следующую же ночь белые гроздья осыпались. Только Михэлука и Бенони попробовали, какие они сладкие. Кроме них двоих, никто и не заметил этого цветения. Ни у дяди, ни у тетки не было времени полюбоваться цветением осыпавшихся за одну ночь акаций…

Окруженный новым забором луг имел печальный и заброшенный вид. Трава перед завалинкой казалась выжженной горячим желанием тетки поскорее увидеть свой новый дом. Ярко зеленевшая ранней весной травка постепенно отступала от дома, убегала к холмам и болотистым берегам поросшего высоким камышом пруда. Песок, известь, кирпичная пыль оставили на земной мураве двора большие уродливые проплешины. А старая хибара под камышовой крышей со щербатой, источенной дождями завалинкой, казалось, еще глубже вросла в землю. Как старая ведьма, с насмешкой смотрела она на кирпичные стены недостроенного дома, беспомощно уставившегося на дорогу провалами невставленных окон.

Но новый забор и стены в два счета проглотили все деньги тетки Олимпии. Нечем было оплачивать каменщиков и плотников, не на что покупать кирпич. Попусту выбивалась она из сил… Попусту!..

Глаза тетки глубоко ввалились, а лицо сморщилось и почернело.

Как-то ночью, услышав, что тетка снова горько плачет, Михэлука потихоньку спросил ее:

— Тетя Олимпия, почему ты все время плачешь?

Тетка промолчала. Они спали втроем в большой постели, устроенной из досок, Михэлука — у стенки, Бенони — посредине, а тетка — с краю.

Но через некоторое время Михэлука почувствовал на лбу ее горячую мозолистую руку.

— Очень мне худо живется, Михэлука! — пожаловалась она, всхлипывая.

Теткина ласка тронула мальчика, и сердце его сжалось от жалости.

«Ой, как она мучается!» — подумал он и шепотом спросил:

— Деньги уже все разошлись?

— Конечно! — вздохнула тетка. — Ты это и сам знаешь, а вот твоему дяде и горя мало.

— Много еще нужно денег?

— А у тебя что, деньги завелись? — рассмеялась тетка.

— Нет. Но мы могли бы поискать клад. Томека говорил, что в земле зарыто много кладов.

Тетка соскочила с кровати.

— Что ты болтаешь? Какой клад? — пролепетала она, чиркнула спичкой, зажгла лампу и осветила лицо мальчика. Глаза ее странно блестели.

— На том месте, где спрятан клад, после полуночи горит голубой огонек. Если бы я нашел клад, сразу отдал бы тебе половину на постройку дома.

— Ах, вот оно что!.. Ты отдал бы мне… кабы нашел… — задумчиво прошептала Олимпия и тут же сурово на него прикрикнула: — Сейчас же засыпай! Ишь ты чего выдумал! — Тетка задула лампу и вновь улеглась.

Михэлука вздохнул и повернулся лицом к стенке. «Странная она какая! И за что рассердилась?» — думал он, засыпая. Сквозь сон мальчик услышал, как тетка тихонько встала, набросила на плечи платок и вышла из дому. Наверное, отправилась ругаться с дядей!..

Осенью Михэлуке исполнилось девять лет. Он очень вытянулся, похудел, а серьезный взгляд его синих глаз придавал детскому личику не по годам взрослое выражение. Он тоже считал, что дядя поступает неправильно. Как он может так равнодушно относиться к их новому дому и так беспрекословно исполнять все распоряжения этой «замухрышки», этой чужой женщины? Тетка совсем перестала разговаривать с мужем, усаживала его за стол одного, а сама выискивала себе какую-нибудь работу во дворе, чтобы вместе не обедать. Дядя, в свою очередь, тоже ничего им не рассказывал о том, что делается на ферме. Хмурый и насупленный, сидел за столом словно чужой. Правда, он без всякого напоминания со стороны тетки привез полный воз камыша и укутал новые кирпичные стены, чтобы уберечь их от сырости. А когда тетка тут же стала причитать, попытался ее урезонить:

— Да замолчи ты! До весны где-нибудь раздобуду денег.

Но по его равнодушному тону было ясно, что мысли его далеко. Он и в самом деле тут же ушел на ферму. По всему было видно, что теперь в этой ферме вся его жизнь.

Начальница фермы по нескольку раз в день ездила на велосипеде в город. Как только она появлялась на шоссе, тетка и ребята бежали к забору, чтобы еще раз на нее поглазеть. Им казалось, что «замухрышка» виновата во всех их напастях, — ведь это из-за нее дядя пропадал все дни в Крисанте.

— Может, бог даст, свернет себе шею на этом чертовом велосипеде и не вернется из города! — бормотала тетка.

Но «главная» и не думала сворачивать себе шею. Всякий раз благополучно возвращалась на ферму и привозила всё новые и новые планы.

Тетка перестала запрещать ребятам бегать в Крисанту. Как только она потеряла надежду немедленно завершить постройку нового дома, у нее появился интерес к делам фермы. Теперь она сама то и дело посылала ребят узнать, что еще там затеяла «замухрышка».

А на ферме работа кипела вовсю. Отовсюду выметали мусор и грязь, все скребли, чистили и белили, наводили везде порядок, ремонтировали и барскую усадьбу и комнаты, что по соседству с кухней, в которых теперь жили новые рабочие. Снесли даже старый навес над кузней и на том месте начали возводить прочное здание из кирпича. Дядя говорил, что там будет механическая мастерская и, как только здание достроят, Томека вернется на ферму.