У нас в Крисанте - [38]

— Значит, и ты стал ходить по совещаниям! — усмехнулся Бэкэляну. — Что же будет с фермой? Снесут усадьбу и построят на ее месте больницу для чахоточных?

— Ничего сносить не станут. Тут будет государственная ферма. Приедет директор и новые работники. Говорят, и Томека возвратится.

— А зачем ему возвращаться? — удивилась Олимпия. — Выгнали из Зэворыты за пьянство?

— Ничего подобного! Просто ферме нужен механик к новым машинам.

— Вот оно что! — хмыкнул Бэкэляну.

Воцарилась гнетущая, преисполненная неприязни тишина. Каждый думал о своем и в то же время пытался разгадать мысли другого.

Тетка Олимпия наполнила стаканы. Выпили молча, не чокнувшись.

Наконец тетка нарушила молчание:

— Господин Бэкэляну одолжил нам пятнадцать тысяч лей.

— Так! — пробормотал Бэкэляну и принялся судорожно шарить в карманах, вытащил аккуратно сложенную бумажку, расправил ее и протянул дяде Гавриле. — А вот расписка на пятнадцать тысяч лей. Подпиши и проставь срок.

Олимпия побледнела и медленно встала:

— А зачем ее подписывать? — спросила она дрожащим голосом и вырвала из рук Гаврилы бумажку. — Вы это бросьте, господин Бэкэляну, — попыталась она улыбнуться. — Какая еще вам расписка нужна?

Бэкэляну захихикал:

— Такой порядок, когда даешь деньги в долг! — Он хотел еще что-то сказать, но, видно, испугался бешеной ярости, пылающей в глазах Олимпии. — Ну уж ладно, пусть будет без расписки! Я вам и так поверю!

Дяде Гавриле показалось, что гостя обидело его упорное молчание. Он с трудом отвел усталый, задумчивый взгляд от дрожащего огонька керосиновой лампы и мягко заверил гостя:

— Вы, господин Бэкэляну, не сомневайтесь. Я вам долг сполна уплачу и ваше благодеяние не забуду. Может, теперь моя баба успокоится, а то все плачет да плачет, места себе не находит. Все скулит, что после стольких лет работы осталась без своего угла. Ей бы еще чуток потерпеть, да она у меня словно птица — все о своем гнезде печется. Было бы только здоровье, а заработать — мы деньги заработаем.

Бэкэляну поерзал еще на стуле, потом встал, отпил глоток вина за здоровье хозяев, попрощался, схватил шляпу и выскочил за дверь.

— Свинья, а не человек! — обругала Олимпия лавочника, как только он исчез из виду, и сердито принялась в третий раз пересчитывать деньги. — Еще расписку жулик потребовал! А те три бочонка брынзы, что я ему дала, не в счет? Вот разбойник! Обещал дать двадцать тысяч, а принес только пятнадцать.

— Какие еще три бочонка брынзы?

Тетка пристально взглянула на Гаврилу, ничего не ответила, задумчиво полистала кредитки, как страницы книги, и тут же их отшвырнула.

— Конечно, ты ничего не знаешь! Ничего не видишь! Тянешь лямку, как слепая кляча. Хлещут тебя кнутом — ты и тащишь. Натягивают узду — останавливаешься! Подвесят под нос торбу с овсом — жуешь! Не подвесят — подыхаешь с голоду! — плача, закончила Олимпия.

Она чувствовала себя бесконечно усталой, одинокой и несчастной.

НОВЫЙ ДОМ

В тот день, когда дядя Гаврила принес вести, что в Крисанте будет организована государственная ферма, прибыла и начальница новой фермы — женщина-агроном. Но тетка Олимпия притворилась, будто она все это принимает за шутку.

— Значит, пожаловала «главная»? Я эту замухрышку еще утром приметила. Вырядилась, как мужик, и шпарит на велосипеде!

Но все старания тетки все высмеять не увенчались успехом. «Замухрышка» и в самом деле стала «главной» в Крисанте и перевернула все вверх дном. Приказала все побелить, даже конюшни, и наняла много новых работников. А дядя, как самый старый здесь работник, знакомил новичков с фермой, выдавал им все необходимое, и был все время так занят, что иногда не успевал даже вообще поесть.

Тетка была вне себя от негодования. Ей казалось, что все дела по постройке дома не двигаются с места из-за этой «замухрышки», хозяйничающей теперь на ферме.

Но на самом деле теткины дела продвигались довольно успешно.

Она уже закупила кирпич и лес и рассчитывала в августе перебраться в новый дом. В новый дом, с большими комнатами и «колидором». Настроение тетки заметно улучшилось. Сгорая от нетерпения, торопила она теперь дядю Гаврилу поскорее сторговаться с плотником насчет дверных и оконных рам.

— Да ты не торопись, — посмеивался Гаврила. — Надо сперва достать сухое дерево для косяков и рам. Не лезь на рожон, по одежке протягивай ножки! — повторял он всякий раз, как только тетка заводила речь о крытой галерее вокруг дома.

— Нет, я не успокоюсь, пока не построю и галерею. Не хочу, чтобы снег валил прямо в колидор.

Дядя только отмахивался и заговаривал о чем-нибудь другом. Но тетка тут же принималась обвинять его в том, что ради проклятой фермы он готов разорваться, а на жену и собственный дом ему наплевать. С глубокой неприязнью смотрела она на все, что происходило за ее забором. Тетке казалось, что все строят против нее козни и думают лишь о том, как бы пустить по ветру все ее труды.

Тетка работала от зари до поздней ночи. Готовила еду на двух каменщиков, не отходя ни на шаг, непрерывно подгоняла их и перетаскивала на себе кирпичи и ведра с известковым раствором. Она вывозилась с головы до ног в известке и песке, но глаза горели, как угли, и у стен нового дома весь день раздавался ее сварливый голос.