У каждой улицы своя жизнь - [61]
— Мне дала их та женщина для тебя.
Рука ее опустила журнальные вырезки на юбку.
— Ничего не бывает бесконечно плохо, Агата. Нельзя считать, что все хуже нас. Она очень хорошо относилась к твоему отцу. Любила его.
Он увидел, как Агата снова взяла журнальные листки и отвернулась к окошечку, чтобы он не увидел ее лица. "Ей свойственно целомудрие. У меня целомудренная жена".
И он понял, что любил в ней это целомудрие, хотя оно еще и не приносило должной радости.
XVIII
Он сидел у балкона и писал. Я заглянула к нему в комнату и сказала: "Я пойду вниз за клубникой", а он махнул мне рукой... Я поднималась по лестнице, когда заметила его на балконе: он перегнулся через него, пытаясь разглядеть меня...
(Я не лгу тебе, сын мой. Не приукрашиваю. Я говорю тебе правду.)
— ...Потому что я сказала ему "Вентура", и он откликнулся: "Входи". Ты же знаешь отца: он всегда сожалел потом о каждом своем нетерпеливом жесте, о каждом скупо произнесенном слове.
Я купила клубнику, поговорила минутку с Сервандо. Он спросил у меня: "Когда приезжает сын?"
А потом я спустилась к площади Орьенте, оттягивая время, чтобы снова не побеспокоить отца. Я уже поднялась на последнюю ступеньку, когда увидела его, склонившегося над балконом.
Вечер был беззвездный, и он, наверное, не мог различить меня в сумерках и поэтому перегибался через него...
( — Разве и в этом ты не виновата невольно?)
— Все произошло в один миг. Он упал, я даже не осознала сразу.
Наконец Асис расспрашивал ее. Он сидел в зеленом кресле. Носилки скрывали от его взгляда гроб. И спросил, глядя на цветы акации:
— Как это произошло?
Голос его ломался. Мутация наступила у него перед отъездом в коллеж. Но не просто ломался, а срывался, звучал хрипло. Слезы уже не увлажняли его голос, которые он мог долго, молча сдерживать. Только откашливался после того, как что-нибудь произносил.
Пресенсия тоже не смотрела на сына. Она понимала, что ему этого не хотелось, иначе бы разговор лишился своей искренности. Она старалась сдержать волнение, сохранить спокойствие, сидя в кресле и сложив руки на складках своей юбки.
— Сначала он потерял сознание. Но потом открыл глаза и увидел меня. Его голова лежала на моей руке. Я заговорила с ним. И сказала ему, что пришла "скорая помощь". Все полтора часа, пока он находился в пункте "Скорой помощи"...
Асис не спросил: "Понимал ли он, что умирал?" А обернулся к ней и посмотрел: в его глазах застыл немой вопрос. Она встретила его скорбный взгляд и не отвернулась.
— Я попросила дежурного врача послать за священником. Мне было все равно, за каким именно, лишь бы он оказался поблизости. Пришел францисканец. Позже он придет сюда и сможет рассказать тебе все о самых последних минутах, потому что он был рядом с твоим отцом, когда тот умер.
(Ты ждал утешения от меня, ты хотел, чтобы я на свой лад успокоила тебя насчет его смерти. Дала тебе понять, что не могла находиться с ним в той комнате. Ты хотел сказать: "Если бы ты находилась рядом с ним, мать, ему не смогли бы отпустить его грехи". Даже через века я никогда не простила бы тебе этой минуты, Асис. Хотя ты мой сын...)
Она встала и вышла из комнаты. Асис не подумал: "Я причинил ей острую боль, я оскорбил в ней ее материнское достоинство. Она все это время вела себя героически".
Он погрузился в эти последние минуты, перестраивая их и сам воздвигая — он, сын Пресенсии, — в себе здания, просторный, круглый купол, чтобы поместить в него образ своего отца.
Служанка подошла к Пресенсии:
— Идут из суда.
(В тот день, когда состоялось наше бракосочетание в суде, ты не смотрел на меня. Ты сердился. Ты испытывал досаду на то, что должен был совершить. Я не посмела улыбнуться или сделать вид, что вхожу в твое положение. Я села, чтобы первой поставить свою подпись, и подумала: "Не подписываю ли я свой смертный приговор?" Я рассеянно выводила букву за буквой, чувствуя свою зависимость от тебя и от того, какое это имело для нас значение. Я сказала Асису — непреклонному Асису, который ни о чем даже не подозревал, потому что находился в моей утробе: "Мы поступаем так ради тебя, сын мой. Если бы не ты, никто из нас двоих..." Каждая написанная мною буква, казалось, говорила младенцу: "Мы защитим тебя, мы будем тебя оберегать". Ты расписался одним росчерком пера, уверенно. Ты всегда отдавал себе отчет в своих поступках. И после некоторых коротких формальностей и слов благодарности мы удалились. Я заметила, что служащие с удивлением смотрели нам вслед: им показались странными эти новобрачные, которые не смотрели друг на друга, не обмолвились между собой ни единым словом, не обменялись ни единым нежным движением, а шли по коридору суда каждый сам по себе, с хмурыми лицами, словно ненавидели друг друга.)
— Сюда. Входите.
Она впускала в столовую незнакомых людей. Смотрела, как один из них с блокнотом в руках делал какие-то пометки. Открывала балконные двери, позволяя равнодушным ногам затаптывать последние следы. Видела, как они ощупывали обломки кирпичей.
— Балкон был в аварийном состоянии. Половину этих балконов следовало бы снести.
Один из них нагнулся, осматривая железные брусья, потрогал их.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.