У каждого в шкафу - [16]

Первая затяжка, хорошо, у Боба сигареты «Родопи», болгарские, сестра ездила летом в Болгарию, в город Варну, на конкурс музыкантов, привезла диплом и медаль. Выдохнет сизое дымовое облако, по форме напоминающее ядерный гриб с агитационных листовок на военной кафедре, где люди с суровыми и спокойными лицами дисциплинированно садятся в автобусы. Скажет:

— Мне ведь тоже Лилька Кактусова рассказывала эту историю про девчонку со стомата. Типа она наглоталась таблеток из-за своего парня: он приревновал ее к какому-то качку на дискотеке, они разругались, а через час парень ее нашел с засыхающей блевотиной на физиономии, откачал, простил, и они женились. В прошлую субботу. Невеста была в шляпе с полями и этой… как ее… вуалью. Все их посыпали рисом, монетками и лепестками роз. А в ЗАГС они ехали на сильно пожилом опельке-задроте старосты их курса. Но я… — Боб помолчит, подыскивая нужные слова, стряхнет пепел в ладонь. — Я не могу любить женщин. С одиннадцати лет я подозревал, что со мной что-то не так. Это было тяжело, понять себя. Такой путь.

Боб усмехнется. Волчья усмешка:

— Причем никто не посыпал мне его монетками и лепестками роз. Да и рисом тоже. Но я его прошел, кажется. Я люблю мужчин. Или я хочу любить мужчин, что одно и то же. Прости, знаю, тебе больно. Я лучше пойду.

Боб одним движением поднимется, рука с сигаретой на отлете — красавец, какой красавец! — отыщет китайскую затейливую пепельницу, вытряхнет пепел из кулака, сдунет с пальцев остатки. Подойдет к двери, обернется: белые волосы продуманно разложены на подушке, в открытую форточку залетают, танцуя и возносясь, разнообразно вырезанные снежинки. Тоже белые.

— Спасибо, — скажет он.

Правильное классическое воспитание есть не только у черной головы.

Из дневника мертвой девочки

Фантазирую, фантазирую…

Триумфально проходит по телевизионным экранам страны многосерийный художественный фильм «Приключения Электроника», в главных ролях два одинаковых мальчика, близнецы-братья, на этом основан весь сюжет, собственно. Я сочиняю себя на каком-то красивом поле, много солнечного света, колосья и цветущие маки, алые с черным, близнецы-братья и я кружимся в каком-то сложном па-де-труа, хохочем, радостно падаем на разогретую траву, я оказываюсь посередине, ощущая теплое дыхание одного из них на лбу, а второго — на затылке, ощущая руки одного из них в начале маршрута — ямке пупка.

* * *

— Нету кофе, — с горечью призналась Юля, — нету, сама уже истомилась… устала я… ночью и днем только о нем…

— Это ты, что ли, поешь? — подозрительно моргнула Маша.

— Нет, это я — рыдаю. Скучно без кофе. Невозможно без кофе. Да я зверею без кофе!

— Кашется, деффочка есть немношшка наркоманка? — спросила Маша на чисто немецком языке, разглядывая убогий интерьер ординаторской.

Особенно ее заинтересовала старая военная шинель, без каких-либо знаков отличия, но изрядно объеденная молью. Шинель висела на вешалке, огромная, грязно-зеленая, мешая дверцам шкафа нормально функционировать. Из ее кармана кокетливо выбивался цветной шелковый шарфик.

— Это врач у нас один на блошином рынке купил, — объяснила Юля происхождение шинели, — пожалел. Иду, говорит, смотрю — висит, никому не нужная…

— М-да-а, — раздумчиво протянула Маша, поправляя на цепочке фигурку человека, умирающего на кресте.

— Чаю попьем? Ты черный, зеленый? Японская сенча, — уточнила Юля, копошась в тумбочке, предназначенной больным и у них украденной.

— Вввау, а у тебя, что ли, там чайный бар? — Маша рассмеялась, залихватски раскачивая голой ногой в кроссовке.

— Практически. Черный — мой, я «Английский завтрак» люблю, а зеленый — это коллеги, ИванИваныча, владельца шинели, кстати, он у нас гурман травы и растительной пищи.

— В мужчине-вегетарианце есть что-то искусственное, — не одобрила Маша.

— Нет, он не по этому делу, — покачала головой Юля, выныривая из тумбочки и поправляя челку, — но весь прошлый месяц мы дружно пили оолонг, известный культурным людям антиоксидант, теперь вот — зеленый японский, который сенча. Но хуже всего был февраль. Ванька открыл для себя лапсанг сушонг, воняющий псиной, честное слово… Или портянкой, чем-то таким. Но что самое гадкое, очень этот сушонг нашему профессору понравился… профессору Корейчику, да… Теперь он завел себе личную дорогостоящую пачку, угощает подчиненных. В виде поощрения. Приходится пить. Изображая радость.

Юля говорила, говорила много, с неудовольствием улавливая собственные нарочито бодрые интонации, уместные разве что при общении с частично парализованными родственниками и посторонними капризными детьми, но продолжала.

Продолжала, как пациент с синдромом Туретта[7], физически не имеющий возможности замолчать.

Юле казалось, что словами она ловко закидает и замаскирует Черную Вселенскую Дыру, которая возникла в момент фееричного появления великолепной ярко-рыжей Маши в цветочках. На ее локте сиротливо висела санитарка Любовь Андреевна, строго соблюдающая паспортно-визовый режим в отделении.

С течением времени Черная Вселенская Дыра не исчезала, а, призывно пульсируя, увеличивалась в размерах, грозя поглотить Юлю в новых, почти удобных туфлях.