У каждого — свое алиби - [8]

— А не мог супруг Элефтерие убить Флореску?

— Не думаю. Он на подобные вещи не способен. Низенький, хилый. Бухгалтер, человек спокойный… Тени своей боится.

— Все это не непреодолимое препятствие для человека, решившего совершить преступление. Можно быть и бухгалтером, и человеком спокойным, но в исключительном положении…

Инженер пожал плечами:

— Я повторяю, это мое мнение.

Алек повернулся к нему и спросил:

— Что же, значит, можно убить кого-нибудь за так, без всяких причин? Скажем, в приступе гнева или за то, что вам не понравился галстук, повязанный им в тот день?

Коман вздрогнул и, запинаясь, ответил:

— Нет… Не думаю. Нельзя!

— Хорошо, можете идти, — сказал Армашу.

К выходу инженер побрел заплетающейся походкой. На прощание он бросил на Армашу взгляд, словно хотел его убедить в чем-то.

Глава VI

— Вы случаем не подозреваете ли его? — спросил майор.

— Не больше всех остальных, — ответил Армашу. — Пока я обязан подозревать целый мир. По крайней мере, пока.

— Уверен, вы хотите встретиться с супругами Элефтерие. Не так ли?

— Не будьте так уверены. Семья Калафетяну — оба пенсионеры. Старики спят мало. Может, они что-то знают.

— Ничего. Как Коман. И у них алиби. Спали.

Стариков пригласили. Они вошли, испытывая робость и страх.

— Сожалею, что снова вас беспокоим, — произнес майор.

Армашу тоже почувствовал себя неловко.

— Простите, — сказал он. — Не привлек ли за последнее время учитель Флореску ваше внимание чем-то странным, необычным, что выходило бы за рамки его естественного поведения?

— Мы знали друг друга мало, — отвечал старик Калафетяну. — На лестнице виделись иногда ежедневно, почти никогда не разговаривали… Не знаю, что могу вам сказать, тем более что в последнее время я встречал его реже.

— Он, бывало, и не здоровался с нами, — добавила его жена.

— Милая, не будем говорить о нем плохо, потому что ему и так сейчас хуже некуда, — сказал старик. — Временами он и правда не замечал нас. Проходил мимо какой-то задумчивый, рассеянный.

— Вы думаете, Флореску вообще был рассеян или чем-то увлечен? — спросил Алек.

Старик задумался. Чувствовалось, он не знает, что ответить. Затем заговорил, запинаясь на каждом слове:

— Вроде он кого-то выслеживал или за ним кто-то охотился… Не могу сказать, почему мне так кажется. Но кажется, вот и все. Или показалось.

Алек задумался, затем поблагодарил стариков. Они ушли, заметно обрадованные, что так быстро отделались.

— Пока ни одного факта, — заметил Алек. — Пригласите, пожалуйста, Бениамина Стурзу.

— Будьте внимательней с этим субъектом, — сказал майор. — Он промышляет грязными делишками, и думаю, рано или поздно на них попадется. Я его чуть было не заподозрил, но он в ту ночь до утра играл в карты в многочисленной компании. Все это подтвердилось. У него нет никаких определенных занятий, так, оказывает услуги. Не знаю, чем он сейчас занимается. Ловок человек, еще не погорел ни на чем, хотя кое-что нам известно. Думаю, он может пойти на все, даже на преступление.

Дверь широко распахнулась, и на пороге появился высокий худой человек с необычной ловкостью в движениях. Костюм на нем был безупречного покроя. Умное выражение лица, уверенные жесты светского человека.

— Приветствую вас, уважаемые господа, — сказал Стурзу. — Ваш младший коллега известил меня, что вы рады были б со мной встретиться. Не мог не прийти. Весь в вашем распоряжении, готов помочь правосудию исполнить свой долг.

— Отвечайте на вопросы, — сухо прервал его майор, — которые задаст вам мой коллега.

— С пребольшим удовольствием. Весь внимание, — сказал Стурзу, уселся поудобнее и достал позолоченный портсигар. — Смею ли я курить?

— Безусловно, — весело ответил Армашу. — Вы знали Андрея Флореску? А случайно с ним не дружили?

— Знал, однако нельзя сказать, что мы были подлинными друзьями. Отношения мы поддерживали как соседи, но отношения прекрасные. Он был воспитаннейшим, утонченнейшим, но сдержанным человеком.

— А вы не могли бы добавить что-нибудь новенького к своим прежним показаниям? Нечто такое, что в прошлый раз упустили… Порой даже о себе мы кое-что забываем…

Стурзу вдруг помрачнел, восприняв, вероятно, вопрос как намек на что-то из собственной жизни, что хорошему человеку не подобает. Но тут же взял себя в руки и ответил с гордым достоинством:

— Сударь, у меня прекрасная память. А потом мне нечего скрывать от властей. В своей жизни я руководствуюсь лишь одним принципом: лояльностью. От меня затребовали показаний. Я без колебаний дал показания, ничего не упустив из того, что знаю! Как хотелось бы убедить вас в этом!

Армашу смотрел на него, улыбаясь. Стурзу продолжал демонстрировать свою лояльность с чудовищным красноречием.

— А вы уверены, что в ту ночь не покидали дом, где играли в покер? И еще спрошу, хорошо ль вы играете? Я бы взял вас в партнеры как-нибудь вечерком.

— Гражданин следователь, молю вас, не делайте необоснованных заявлений. Необоснованные заявления губят нашу жизнь. Не в покер играл я. Слушал последние магнитофонные записи Штокгаузена[2]. Я большой любитель серьезной музыки.

— Конечно, конечно, — продолжал Армашу. — Но главный-то вопрос: вы там всю ночь оставались или нет? Вот это меня пока интересует.