У каждого — свое алиби - [2]

Армашу слушал его почти с жадностью.

— Похоже, здесь видна рука профессионала. Но зачем ему убивать какого-то учителя рисования?

Алек внезапно спросил:

— Что представлял собой потерпевший?

— Двадцать девять лет. Сын стрелочника из Тырговиште[1]. Родители в войну умерли. Окончил лицей и факультет, трудясь до изнурения. Днем работал, по вечерам учился. Кажется, он был очень талантливым художником, человеком необыкновенной воли. Все, что он сделал…

— Да, достаточно!..

Алек смотрел через окно вдаль.

— Пойдем? — спросил он, будто внезапно очнувшись от продолжительного сна.

— Куда? — удивился майор. — К полковнику!

— Что вы хотите?

— Вновь поступить на службу. Врачи утверждают, что состояние моего здоровья позволило бы мне работать нормально. Стало быть, я снова стану следователем Александру Армашу!

Майор Дину словно онемел, а затем быстро вскочил с кресла:

— И вы до сих пор ничего мне об этом не говорили?

— Небольшой сюрприз. Да и сразу я б не решил. Но эта история с рисовальщиком… Нет, вновь пойду на службу. Так что к полковнику! Оформляться.

Глава II

— У вас нет никаких подозрений? — спросил на следующий день Алек майора.

— Думаю, о них говорить преждевременно. Пока еще нет даже картины преступления. Например, мотивы. Была ли кому-либо на руку смерть Флореску? Питал ли к нему кто-нибудь хотя б кратковременную неприязнь? Никого. Или почти никого, потому что мелкие недоразумения не в счет. А людей, с которыми они у Флореску могли быть, подозревать наивно.

— Они производят слишком достойное впечатление? — вопросил Армашу.

— Смейтесь, смейтесь. Любопытно другое. Сердцем чувствую, что именно их-то я и не должен подозревать. Возможно, это лишь впечатление, но…

— Но впечатление, сулящее немалые разочарования…

— Вовсе нет. Что-то во мне противится конкретному подозрению. Как вы говорите, подсознание.

— Да хватит вам. Главное — что за достоверные факты нами могут быть установлены. Вы, я вижу, предлагаете мне взять напрокат методы вашей работы. Интуиция, предчувствие…

— Поразительно, будто вы не цените эти свойства…

— Можете не продолжать. Думаете, мое воображение купается в сплошном, беспросветном мраке? Но это не мешает и мне понимать значение простого, достоверного факта. Не хуже вас.

Они шли по бульвару и, казалось, обсуждали вопросы, совсем не существенные. Затем свернули налево.

— Уже недалеко, — произнес майор. — Что вы скажете об этой улице?

— Думаю, невозможно, чтобы по ней кто-нибудь прошел или проехал незамеченным: здесь редко появляются люди. А в этих вот старых виллах обитает множество пожилых, которые просиживают весь день у окна, как в засаде. Они испытывают хроническую потребность посудачить, посплетничать. Эти люди — неисчерпаемый источник информации. Нередко они были весьма мне полезны.

Они остановились перед домом, который их интересовал.

— Знаю, что вы хотите этим сказать, — произнес майор. — Я-де не допросил как положено лиц, знавших потерпевшего, и, может, даже проживающих в этом доме, где, как вы полагаете, живут только пенсионеры.

— Что ж, возможно, здесь квартируют и не одни пенсионеры. Но у меня складывается мнение, что допрашиваемые знали, кто вы такой, а в подобных случаях люди не очень-то расположены к откровенности.

— Зайдем? — спросил майор Алека. — Это дом одного архитектора, умершего лет десять назад. Здесь живет несколько почтенных семейств, но небольшие квартиры: из одной-двух комнат с ванной, но без кухни — занимают холостяки помоложе.

Алек осмотрел трехэтажное здание — оно больше напоминало виллу — и только после этого вошел через железные ворота во двор, а затем в дом.

На третьем этаже майор повернул направо и, вынув из кардана ключ, открыл замок, вделанный в дверь, скрытую за плавным поворотом коридора.

Из крохотного темного холла они прошли в просторную комнату с высоким деревянным потолком, на который, казалось, осела копоть. Обстановка была простой: диван, столик, два стула, письменный стол, шкаф. Шкаф был покороблен и перегружен разного рода выпуклой кричащей резьбой. Маленькая этажерка приютила беспорядочную груду книг и альбомов. На ней же стоял телефон.

На столе находилось несколько тетрадей, папки для рисования и огромная тяжелая чернильница.

— Надеюсь, вы ничего здесь не передвигали?

— Даже если что-нибудь мы и задели, то позаботились вернуть все на прежнее место. Комната выглядит как в то утро, когда обнаружилось преступление.

— Я спросил вас потому, что с момента его совершения прошло целых шесть дней.

— Да. Сегодня шестой день, с 14 июня.

— За эти шесть дней, — продолжал Алек, — хоть немного могло бы измениться положение, скажем, стула. Вполне естественно.

— Нет. Повторяю, ничего не изменилось.

Армашу направился к единственному в комнате окну. Оно было высоким, величиной почти с дверь, и выходило прямо на фасад здания, против лестницы. Алек оглядел улицу: тишина. Вдруг на ней появился опирающийся на палку старик. Он остановился возле дома, чтобы перевести дыхание, и посмотрел на виллу. Армашу показалось, что он взглянул именно в сторону их окна.

— Видите. Быть не может, чтобы кто-нибудь не прошел пусть изредка по этой улице. Если б вы сейчас вышли из этого дома, старик запомнил бы ваше лицо, может, на целый год. И опознал бы вас среди десятка любых других лиц.