У Дона Великого - [79]

Великий князь вглядывался во тьму, еще и еще раз мысленно представляя возможный исход будущего сражения. Отвечая ходу своих мыслей, он негромко сказал:

— Брат мой Владимир храбр и усерден зело, да горяч. Может не вовремя поднять Засадный полк. Поспешить может… На тебя вся надежа, Дмитрий Михайлович. Коль не сумеешь уловить нужный час, все сгинем…

Боброк толкнул коня вперед и неожиданно, против обычая положил руку на плечо князя. Дмитрий Иванович заметил: рука старого воеводы вздрагивала.

— Княже Дмитрий, уважь старика, — произнес тихо Боброк с проникновенной, не присущей ему нежностью. — Пошли меня в Передовой полк, а сам пойди в Засадный аль ступай к Большому полку… — Воевода остановился и закончил дрогнувшим голосом: — Коль сразят тебя, и нам победы не видать. Ты и корень, и стержень всем делам нашим… Уважь старого…

Князь крепко сжал руку воеводы.

— Спасибо, Михалыч, — ласково, но твердо сказал он. — Но ты ведь знаешь: слова и дела мои завсегда едины были… Ты, Михалыч, почитай уж тридцать лет воеводишь, многоопытен в ратных делах. Молви напрямик: коль стану на задах прятаться, могу я клич подать воинам: «Вперед, други, умрем, а не посрамим земли русской!»?

Боброк опустил голову и шумно вздохнул.

— Твоя правда, княже…

— Ну то-то же!

Оба снова умолкли, погруженные в свои размышления. Затем великий князь, как бы возвращаясь к началу разговора, произнес:

— А коль меня не станет, приказ мой тебе, воевода: руби поганых всех до единого сколь сил хватит, руби беспощадно, дабы навечно заказать им путь к нашей земле!

Оба опять помолчали, прислушались. Глухой неспокойный гул доносился из ордынского стана: там, видно, подошли главные силы Мамая. Боброк наклонил ухо в русскую сторону. Оттуда не было слышно ни одного звука, лишь далекими свечками мерцали в легком тумане лагерные костры. Это была добрая примета. Боброк слез с коня, приник к земле и затих, потом медленно поднялся и незаметно смахнул слезу:

— Победу чую, княже. Одначе тяжко стонет земля. Много костей русских поляжет на сем поле Куликовом…

Князь верил вещим словам старого воеводы. Он несколько минут перебирал в руках поводья, затем строго произнес:

— Без жертв, Михалыч, большие дела не деются. Слава земли родной всегда умножалась кровью лучших ее сынов.

Ерема уже давно отправил с ратниками повозки с казанами горячей пищи в Засадный полк, а сам, как было велено, остался с двумя воинами ожидать воеводу Боброка. Ему не сиделось на месте. Не страх перед завтрашним днем, а щемящее чувство одиночества и смутного беспокойства, словно камень, давило его грудь. Тысячу раз задавал он себе вопрос, куда могла деваться Алена, и столько же раз не получал ответа.

«Сколь людей вокруг, а весточку о ней, хоть бы махонькую, никто не подаст», — с тоской думал Ерема, бродя от костра к костру. В лагере мало еще кто спал. Ратники, плотно поевшие и отстоявшие короткий молебен во славу победы, теперь, перед сном, отдыхали. Иные занялись своими маленькими делами: кто оттачивал меч, кто чинил обувь, а многие собирались у костров послушать занятные байки бывалых людей.

Кузнец Васюк с подчеркнуто серьезным лицом, подбрасывая в огонь сухие коренья, не спеша продолжал под смех слушателей рассказ про попа:

— Да… А поп тот страсть какой дотошный был… Все на прихожан пошумливал, к Христову слову исправно их приклонял да поучал, какой в церкви порядок должон блюстись по закону божию. «Творите все так, как аз творю». Ну, людям чего, попу видней… Поп крестится, и прихожане крестятся, поп поклон до земли, и они тож… Вот раз возьми да и случись беда-злодейка: попал попу в лапоть уголек с кадила. Эх, как начал он тут взбрыкивать, чисто жеребчик годовалый. А люди, как велено, тож от попа не отстают… И пошла кутерьма!

Громкий смех прервал рассказчика, но Васюк не смеялся, только глаза его лукаво поблескивали. С невозмутимо серьезным лицом он закончил:

— Да… Сказывали, одна старуха так поспешала за попом, аж под ней место на земле взмокрело…

Снова взрыв смеха. Гоготавший громче всех Гридя увидел Ерему, обрадовался и сказал сквозь смех:

— Прилипай к нашему огню. Тут дядя Васюк животы нам надрывает.

— Недосуг, Гридя, недосуг, — отозвался Ерема и отошел в сторону: ему никак не хотелось, чтобы его опять начали расспрашивать об Алене.

От другого костра до него донесся чей-то хрипловатый голос:

— Скулемать-то рубаху мужу баба с грехом пополам скулемала, а дыру для головы проделать не додумалась. Мужик ее, рубаху-то, пялит на кубырь, а она не того, хоть тресни. Тут баба и докумекала, как горю подсобить: взяла дубину да и давай мужика по голове дубасить. Глядь, дыра-то в рубахе и показалась…

— А мужик чего ж? — полюбопытствовал кто-то.

— Мужик? — с хитрецой произнес рассказчик и подмигнул: — Мужик, сердечный, копыта врозь, да и помер.

Едва стих смех, как кто-то с ехидцей загадал загадку:

— После семи лет чего с козой будет?

Все примолкли. Что же в самом деле будет с козой после семи лет? Ерема знал нехитрую отгадку: просто козе пойдет восьмой год. Он и сам мог бы рассказать с десяток забавных баек, но сейчас ему было не до смешного.

Неподалеку, в свете огня, Ерема увидел пожилого строгого ратника. Он стоял на коленях лицом к востоку и горячо молился. Ерема вспомнил: завтра суббота, рождество богородицы. Надо бы помолиться…