У Дона Великого - [75]
Князь справился с охватившим его волнением и добавил:
— Нынче же ночью наводить мосты, а конников подвести поближе к Татинским бродам. Завтра с утра не мешкая начнем переправу.
Князь тут же указал, кто и в какие полки назначаются главными, коих и попросил задержаться после совета для обсуждения боевых задач каждого полка и других более мелких дел, связанных с подготовкой к предстоящему сражению.
Общим руководителем по расстановке боевых сил на самом поле Куликовом был назначен воевода Боброк.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Великий князь и Владимир Андреевич, пустив оседланных лошадей на траву, сидели на берегу реки и наблюдали за передвижением войск. Туман под лучами взошедшего солнца понемногу рассеивался, и общая картина переправлявшихся войск открывалась князьям все полнее. Дмитрий Иванович с гордостью обозревал свои многочисленные рати, которые огромной массой разбросались на этом берегу и темнели подвижными колоннами на зеленом травяном ковре по ту сторону реки. Он воочию видел претворение своих замыслов в жизнь.
Тут же, в ожидании княжеских приказаний, держал под уздцы свою лошадь Ерема, причисленный теперь к Засадному полку. Конь тыкался мордой в его шею, пытаясь мягкими, влажными губами поймать Еремино ухо. Это был вороной татарский жеребец, принадлежавший ранее Турсуну. Ахмат подарил его Ереме за спасение брата.
Полуобернувшись, но не вставая, великий князь распорядился:
— Скачи, Ерема, к Засадному полку, пускай к переправе придвигаются. А как будешь на той стороне, передай воеводе Боброку: Засадный сразу же, как переправится, направлять налево, вон в ту Зеленую дубраву, — князь показал рукой. — Там у речки Смолки пускай и затаятся… Да никому не болтай, куда да зачем идет Засадный. Идет — стало быть, так надобно, а куда — про то воеводам знать.
Ерема пружинисто, молодцевато вскочил на коня. Князь невольно залюбовался им. «Гляди-ка, — думал он, — два лета назад на Воже совсем был вихрастым деревенским увальнем, а ныне вишь какой гридь справный да ловкий». После того как Ерема спас ему жизнь, князь относился к нему с особой нежностью.
— Да, опять чуть было не забыл! — спохватился князь, когда Ерема уже готов был пустить вскачь своего жеребца. — Ты Алену-то свою сыскал?
Лицо Еремы сразу потускнело.
— Не, княже… Из деревни она пропала… Где ее сыщешь!
— Ну, не горюй, Ерема. Как управимся с Мамаем, разыщем твою Алену, да и свадьбу сыграем… Я сам буду у вас посаженым отцом и велю набросать вам в избу целую кучу куриных ножек[32].
Ерема уехал, а князья, сидя на траве, вновь молча стали смотреть на переправу, на реку, скручивавшую на стремнине водяные кольца.
Молчание нарушил Владимир Андреевич:
— Не забыть бы поставить средь полков бочки с водой, жбаны поболее и черпаки… На поле-то жарко будет, а воды испить — сил прибавить.
— Бренк уже позаботился, приготовил бочки, — отозвался Дмитрий Иванович.
Князья вновь умолкли. Что-то мешало течению их беседы. Обмолвившись одним-двумя словами, они опять как бы погружались в самих себя, замыкались. Всяческих хлопот в этот день у них было множество, а они сидели неподвижно, словно передыхая перед чем-то большим и важным, необычным и грозным.
Когда в старости или во время неизлечимой болезни человек намечает сделать что-либо длительное, он сразу мысленно натыкается на незримое препятствие: а успею ли? А не оборвется ли внезапно моя жизнь? Нечто подобное испытывали сейчас и оба князя. И это потаенное чувство было не страхом, а, скорее, горестным сожалением. Правда, князья были здоровы и молоды, но они были воинами. И перед ними, как только чуть-чуть отпускала суета повседневных забот, неизменно вставало то, что им предстояло совершить в ближайшие день-два. Какой окажется их судьба, останутся ли они живы или все оборвется навек? И тут же вспоминали жен, детей, неисполненные замыслы…
Да, они уже бывали в жарких битвах, но всякий раз это было внове, к этому нельзя было привыкнуть. Князья молчали, проявляя волю, выдержку, воинское мужество, но каждый из них знал, что другой думает о том же.
Владимир Андреевич задумчиво смотрел на реку и, не отрываясь от своих невеселых размышлений, сказал как будто совсем о другом:
— Гляди, брате, как вода в Дону коломутится. Как живая… И куда она торопится? Зачем спешит? Все едино канет в море да и пропадет… — Он быстро взглянул на брата, скривил губы в улыбке и сказал как бы невзначай, шутливо: — Так и наша с тобой жизнь. Вильнет хвостиком да и сгинет невесть куда…
Дмитрий Иванович тоже посмотрел на реку, вынул изо рта зелено-белесую былинку, которую грыз все время, и произнес серьезно, без усмешки:
— Нет, сия донская вода не пропадет. Она в море вольется, пополнит его хотя бы малой толикой и будет там жить. И наша жизнь не сгинет… Ведь она в деяниях наших. И коль будут они доблестны, она тож вольется в жизнь народа русского да так там и останется навечно.
