У Дона Великого - [41]

Дмитрий Иванович видел, что его слова привели окружающих в недоумение, но как ни в чем не бывало подозвал Бренка и нарочно громко распорядился:

— Боярин, прикажи щедро одарить послов, как то велось у нас и прежде, и проводи в посольские хоромы.

Прием окончился. Бренк вежливо пригласил Хазмата и его спутников следовать за ним. Шагая рядом с Бренком, Хазмат как бы между прочим спросил:

— А отчего боярина Вельяминова не видно?

Бренк ждал этого вопроса, сказал твердо и отчетливо:

— Предатель Вельяминов казнен смертью за измену.

Хазмат зыркнул на него острым взглядом, но ничего не сказал.

Когда Бренк устроил послов, он перед уходом подошел к Хазмату и с плохо скрытой неприязнью, глядя послу прямо в глаза, сказал:

— Изменник Вельяминов просил перед смертью вернуть хану Мамаю сей перстень. — Бренк положил кольцо на стол и уже от двери добавил: — На том свете он ему не понадобится.

После ухода Бренка Хазмат дал волю своему гневному отчаянию, смешанному с досадой: так хорошо задуманный план неожиданно рухнул.

— Козий помет! Слюнтяй! — злобно проговорил он по адресу Вельяминова.

А на совете у великого князя больше всех горячился Владимир Андреевич:

— Не дарить надобно сих послов, а рубить!

— Не кипятись, брате, — останавливал его Дмитрий Иванович. — У них своя смекалка, а у нас своя.

— Хороша смекалка! — не унимался Владимир Андреевич. — И покорность, и дань им подавай. Все как прежде…

— Не как прежде. Какая покорность, какая дань? Все вилами на воде писано. Мы на свою мерку поворачивать будем. А обещанного, как говорится, три лета ждут. Ведь ежели хан послов к нам прислал, стало быть, у него какая-то слабинка есть. Мы должны ею воспользоваться, авось и выиграем.

Вставил свое слово и нижегородский князь Дмитрий Константинович, только что приехавший в Москву на тезоименитство внука и по другим делам:

— И то правда. К чему на рожон лезть! Малая-то кровь дешевле большой.

Дмитрий Иванович взглянул на нижегородского князя, крутнул головой.

— А ты, дорогой тестюшка, все свою линию гнешь. Тебе мир да лад с ордынцами и во сне снятся. А по правде сказать, я тоже не твердо уверен, выйдет по-нашему аль нет. Даже можно сказать, совсем не уверен. А попробовать надо. И послов наших к Мамаю послать надо. Время, время нам дорого. Оттянуть схватку оружием сколь можно. Опричь того, наш посол в Мамаевом логове многое выведать может. Смекаешь, горячая твоя голова?

Рядом с Владимиром Андреевичем сидел ближний боярин Федор Андреевич Свибл. Он дружеским жестом приложил ладонь к виску князя, шутливо сказал:

— У нашего храброго князя Владимира Андреевича голова уже не горячая, а даже совсем холодная. Он уже со всем согласен.

Великого князя поддержали Боброк, Бренк, окольничий Тимофей Вельяминов, его племянник коломенский воевода Николай Вельяминов и другие. Решено было не заискивать перед ордынскими послами, но всячески ублажать и обхаживать их, щедро одарить, особенно Хазмата, обещания о размерах дани или покорности давать самые неопределенные, уповая всецело на русское посольство к хану: вот оно, мол, там все и установит с самим Мамаем. Тут же был назван и посол к хану: уже пожилой и сметливый боярин Захар Тютчев.

Хазмат, хитрейший Мамаев сановник, краешком сознания чуял во время бесед неладное. Он настаивал на более ясном изложении обязательств Руси перед Ордой, но всякий раз московский князь вежливо и внешне почтительно ускользал из его рук, словно мокрая рыба. В конце концов, польщенный богатыми дарами, Хазмат успокоился. Он решил: «Князь и так напуган достаточно. А посольство свое к хану пускай шлет. Мы там его прижмем покрепче и поглядим, какое масло из него потечет… Хану надо совет дать: с походом повременить малость. Пускай русы хлеб уберут с полей, его тогда будет легче взять».

Перед отъездом в Орду вместе с ордынским посольством великий князь дал Тютчеву напутствие:

— Учить тебя не стану, Захар. Одно помни: клони хана на мировую да про силы его выведывай. Тяни, сколь можешь, а мы тут ночей спать не будем, силу скопляя. А чуть чего — гонца шли. Двух толмачей с тобой отпускаю… Тяжкое сие дело, да опричь тебя послать некого. Оно и тяжкое и наиважнейшее. Мы, все русские, за тебя молиться будем. Дай я вдругорядь тебя обниму, может статься, и не свидимся более.

— Сполню, княже, все сполню, жизни не пожалею!

Во время проводов посольств Хазмат вдруг спросил:

— А почему ты, князь, сам не едешь к хану Мамаю?

Князь, решив отшутиться, засмеялся:

— Боюсь, высокий посол. Уж больно хан Мамай на меня гневается. Вот разузнает там все мой посол, в ту пору и я тронусь. В грамоте хану я все написал.

На этот раз великий князь со свитой проводил посольства до самой заставы и пожелал им доброго пути.

После проводов посольств Дмитрий Иванович наряду с важными текущими делами занялся и более приятными заботами по случаю дня рождения княжича Юрия, молебном в Успенском соборе о здравии сына, домашними, в узком кругу родственников и ближних бояр, застольными пиршествами.

Русскому человеку всегда было свойственно веселие на полную меру, с широко распахнутой душой. Втянулся в эти праздничные забавы и Дмитрий Иванович со всем азартом еще не растраченной молодости тридцатилетнего отца-семьянина. После застольных чарок и обильных закусок во дворце все высыпали на придворцовую, гревшуюся под солнцем зеленую поляну, и тут затевались столпотворения. Молодые боярские недоросли, а то и кое-кто постарше вместе с княжичами Василием и Юрием играли в старинную лапту, пятнашки или в городки. Почитатели плотно окружили играющих и всякий раз, когда кто-либо не попадал в городошные чурки или промахивался при ударе по мячу, дружно кричали.