У Дона Великого - [26]

Невеселые раздумья Вельяминова прервал тверской князь Михаил. Он встал и первым приготовился держать речь. Среднего роста, щуплый, с острым лисьим лицом и небольшой черной бородкой клинышком, он с независимым видом вышел к столу, поклонился согласно обычаю три раза собравшимся и тонким вкрадчивым голосом произнес:

— Дозвольте, братья князья и вы, честные бояре, мне слово держать. Московский князь трудную думу нам задал: как оберечь Русь православную от лихой беды. Справедливы его слова, дума сия крепкая, потому гроза превеликая над нами поднялась. Но хочу я спытать у московского князя, на ком вина лежит за сию беду бедучую?

Михаил Александрович помолчал, покосился на Дмитрия Ивановича и с чуть заметной, тронувшей его губы усмешкой продолжал:

— Думки у нас о той напасти и допрежь были, да разошлись они с думками московского князя, как две дороженьки во чистом поле. Наши деды и отцы, особливо у нас на Твери, не мечом вели спор с басурманами, а покорством, выходом богатым да лестью, потому как сила у царя ордынского непомерная. А как московский князь блюдет обычай сей мудрый? Побил малую толику нехристей на Воже, озлил их и накликал на всех нас лихость злую. А нынче, слыхать, Мамай рать большую сгоняет, погром Батыев грозится на Руси учинить. Пожгут наше добро, скот угонят, кровь православную прольют. Кому за то перед богом ответ держать?

Дмитрий Иванович крепко сжал ручки кресла, левая бровь его чуть заметно вздрагивала. Сдерживая себя, он резко бросил:

— Я буду ответствовать!

— А нам много ль выгоды от того?

— Правда твоя, Михайло Александрыч! — крикнули из кучно сидевших на скамьях удельных тверских князей и бояр. — Какая нам выгода? Одну истому нам принесла сия несчастная Вожа.

Тверской князь с удовлетворением взглянул на своих земляков и вновь повернулся к столу. Говорил он негромко, вкрадчиво и в то же время как бы свысока, с пренебрежением. Его губы все время кривила какая-то неприятно-загадочная усмешка.

— Четыре лета тому минуло, как я грамоту договорную с тобою, князь Дмитрий Иванович, подписал и крест целовал не вступать в распрю с Москвой, не искать ярлыка на великое княжение Владимирское. Я уговор сей блюду и московскому великому князю челом бью. — Он подчеркнуто поклонился и продолжал: — Но супротив нынешней всей силищи золотоордынской с черными людьми, со смердами?.. — Он не договорил, крутнул головой и широко развел руками.

Тверской князь хитрил и не договаривал то, о чем думал. А думал он о том, о чем и рязанский князь: большого войска Дмитрий не соберет и потому, схватившись с Мамаем, наверняка будет разбит наголову, возможно, и сам погибнет на поле брани. Тогда путь будет чист, и Михаилу опять удастся получить у хана ярлык на великое княжение. Дмитрий Иванович слишком хорошо знал тверского князя и, глядя сейчас на него, почти читал его тайные мысли. Скорее с сожалением, чем с упреком он сказал:

— Но ты ж, Михайло Александрыч, по грамоте крест целовал совместно нам с ордынцами биться, коли нужда будет?

— Невольно целовал. Невольно! — снова развел руками тверской князь. — Нет, ты уж уволь меня, княже… Мамая нам все едино не осилить. На погибель нам всем сия твоя затея… Нет, княже, супротив Мамая я не ходок на рать.

По гриднице прошел неодобрительный ропот. Даже тверские удельные князья и бояре были явно смущены таким решительным отказом своего князя участвовать в общерусском деле.

Князь серпуховской неистово теребил свои овсяные усы и все сильнее закипал гневом. Он не вытерпел и резко крикнул:

— Ты, князь Михаил, ходок, да больше супротив своих! А ну молви, сколь раз приводил Ольгерда литовского под стены Москвы?

Уже было севший на скамью тверской князь вскочил будто ужаленный, и голос его сорвался на фальцет:

— Про то не поминай, князь! Чего старое ковырять! Не для того съехались.

— Как не поминать, коли оно, как шило из мешка, торчит, — негромко, но внятно произнес Боброк.

Князь Михаил быстро вскинул на него уничтожающий взгляд, недовольно качнул головой.

— А тебе, боярин, пока речь ведут князья, и помолчать не грех.

Боброк с достоинством встретил грозный взгляд князя, подбирая в уме учтивые, но твердые слова для ответа. Но его опередил сын белозерского князя, молодой удельный князь тарусский Иван Федорович. Он был послан в Москву приболевшим отцом как старший сын и впервые участвовал в таком большом княжеском совете. Горячность придала ему смелости, и он с юношеским задором воскликнул:

— Да чего зря воду в ступе толочь! Тверь завсегда поперек общего дела шла. Толкуй не толкуй с ней, все едино пшик получится!

— Всем ведомо, тверичане давно уж честь свою нехристям запродали! — поддержал его кто-то тоже из молодых.

На этот раз усмешка тверского князя была полна снисходительного презрения. Прикидываясь удивленным, он даже головой покачал.

— Гляди-ка, яйца уже курицу учат! Сначала оботрите молоко на губах мамкиной юбкой… Вот кричите, дурни несмышленые, а не ведаете, в какое пекло вас толкают. Не было и нет на Руси такой рати, какая бы ордынцев побила!

— Как так нету? — выскочил вперед Владимир Андреевич серпуховской. Левой рукой он сердито взбивал ус, а правой резко рассекал воздух, словно рубил кого-то. — А Тогай, коего побили рязанцы? А Пулат-Темир, побитый нижегородцами? А Вожа? Про Вожу ты забыл?! Да и на Пьяне Арапша победил лишь нерадением воевод наших! А ты стращаешь нас погаными!