У батьки Миная - [20]

И хотя окопная жизнь с каждым днем становилась все труднее, вызывала все большее отвращение, привычный ко всему солдат продолжал тянуть служебную лямку. Этого не мог не заметить командир Миная.

— Либо голова в кустах, либо грудь в крестах, — не раз говорил офицер, подзадоривая артиллериста. — Старайся, Шмырев. Станешь полным Георгиевским кавалером — в офицеры выйдешь…

И Шмырев старался. Правда, сложить голову в кустах он не спешил. А что до крестов…

За геройские дела вскоре и второй Георгиевский крест дали Минаю Шмыреву. Хорошо! Плохо только, что на батарее не все ладно: то обед или ужин забудут доставить, то снарядов не подвезут, а то приволокут полные ящики, но не того калибра. «Что за чертовщина?! — выходил из себя Минай. — Немец знай лупит, жижу болотную с облаками перемешивает. Видно, у него снарядов хоть отбавляй, а мне подсунули какие-то дурацкие чурки, которые и в ствол-то не лезут… Эх, матушка-Россия!..»

И, может быть, тогда он впервые задумался обо всем происходящем вокруг. Задумался и понял, что, собственно, не веру и не царя он защищает, а родную землю, ее леса, реки, ее города и села. И как бы наградой за эти мысли был третий Георгиевский крест.

Георгиевский кавалер! Теперь, казалось, он вплотную приблизился к офицерской компании. Ведь у него крестов больше, чем у того самого командира-офицера. А он, видите ли, даже не замечает его, не то что руки не подает своему заслуженному артиллеристу. И по-прежнему вход в теплую, сытную офицерскую столовую для Миная закрыт. А ведь уже который день одни сухари да похлебка из гнилой мороженой картошки. «Что поделаешь? — успокаивал себя Шмырев. — Война…»

А когда получил и четвертый крест, твердо решил побывать в офицерской столовой, находившейся в просторной крестьянской хате. Облюбовал в углу столик, сел. Откупорил стоявшую на столе бутылку пива. А тем временем ввалилась в избу компания подгулявших офицеров.

— Что такое? — остановился один из них перед Шмыревым. — Господа, здесь кислой овчиной и прелыми онучами смердит!

Все обернулись в сторону, где сидел полный георгиевский кавалер, прославленный артиллерист Минай Шмырев. Минаю хотелось крикнуть: «Мерзавцы!» Но он сдержался, встал, подошел к своему начальнику и тихо сказал:

— Господин офицер, вы же говорили, что на таких, как я, русская земля держится…

— Я сказал: на орлах! — поправил его офицер. — А не на мужиках. Понимаешь?

— Как не понять? Понял. Поздновато, но понял, господин офицер.

В этот день Шмырев узнал цену своим Георгиевским крестам. И не только крестам. Теперь он знал цену и тому строю, который господствовал на земле матушки-России под сенью хищного двуглавого орла.

Мысль его заработала. Прояснялись цели. Подсознательно он уже считал себя борцом за справедливость, за народную правду. Долгая жизнь в окопах— то под палящим солнцем, то в осеннюю слякоть, то вьюжной зимой — многому научила солдата.

Почерневшие от истощения люди в серых шинелях, с которыми Минай Шмырев делил горькую солдатскую долю, уже не хотели подчиняться приказам своих начальников. Чувствовалось, что близится конец их терпению. И как раз в это время на батарею кто-то принес большевистскую листовку, призывавшую повернуть штыки против царя, помещиков и капиталистов.

Листовка переходила из рук в руки. А когда ее читал Минай Шмырев, в окоп ворвался офицер, срывая голос, закричал:

— Митингуете? Мне все известно! Вот где большевистская пропаганда! — Он вырвал у Миная из рук листовку. — Так это ты бунтовщик? Георгиевский кавалер!

Минай встал с ящика из-под снарядов, подошел к своему начальнику и произнес:

— Не я бунтовщик, господин офицер!

— А кто? Говори!

Солдаты насторожились, притихли. Неужели Минай знает, кто принес листовку? Неужели выдаст?

А Минай спокойно так говорит:

— Царь, вот кто бунтовщик. Извольте взглянуть, господин офицер… — и он поднял крышку одного из снарядных ящиков.

— Молчать! — заорал офицер. — Россию продаешь!

— Видите: пустые ящики, нет снарядов, — продолжал Шмырев. — Нечем стрелять. А почему царь не прислал нам снарядов?

— Хватит! Застрелю! — схватился за кобуру офицер.

— Не горячись, пан, — сжал его руку верзила артиллерист. — Дай человеку наше мнение высказать.

И Минай Шмырев высказал это общее мнение солдат:

— Не прислал снарядов царь. А почему? Потому что с генералами, с панами да буржуями пирует. А мы что, должны на это спокойно глядеть? Не можем, господин офицер, зло нас берет. Вот и выходит, что царь заставляет нас бунтовать. Значит, он и есть самый главный бунтовщик. Немец-то воюет. У него и снаряды, и харч добрый, и сапоги целые. А у меня сапоги каши просят. А где каша-то? Нет каши. Ничего у нас нет. Об этом тут и написано, — показал на листовку. — Почитайте, господин офицер. Может, просветление на вас найдет…

Не дослушав артиллериста, разъяренный офицер выскочил из окопа.

— Ну, теперь жди беды, — заметил верзила. — Не простит нам эта гадина. Судить нас будут.

— За что? Это мы должны их судить и наказать! — решительно произнес Минай.

Начальство и в самом деле решило арестовать и предать суду бунтовщиков-артиллеристов. Да было уже поздно: взбунтовались на многих батареях, солдаты в пехотных частях. Арестовали своих командиров.