Тысячеликая мать. Этюды о матрилинейности и женских образах в мифологии - [23]

Особо подчеркнем следующее обстоятельство: первоначальное становление земледелия привело к резкому увеличению плотности населения в Леванте и широкой экспансии земледельческих постнатуфийских культур. С этой экспансией А. Ю. Милитарев и В. А. Шнирельман связали распад протоафразийского языка и широкое распространение афразийских языков в Передней Азии и Северной Африке (Милитарев, Шнирельман 1984). Таким образом, конкретные данные по миграциям ранних земледельцев можно представить в виде первой части приведенного выше тезиса Ди Вэйла о зависимости между матрилинейностью и фактором недавних миграций. Из этого логически напрашивается вывод: ранние земледельцы, ввиду своих миграций, связанных с демографическим давлением (demic front, согласно Л. Кавальи-Сфорцу (Ammerman, Cavalli-Sforza 1973)), имели повышенную вероятность развития матрилинейности.

Рассмотрим более подробно следствия повышения плотности населения у ранних земледельцев по сравнению с предшествующим охотничье-собирательским временем. Плотность населения в первый, докерамический период левантийского неолита возросла примерно в восемь раз (Bar-Yosef 1998: 170). Поскольку уже в натуфийский период средние размеры охотничье-собирательских общин были в этом районе довольно велики (особенно в долине реки Иордан, которая в «момент зарождения» земледелия служила общелевантийским рефугиумом), постольку в неолите эти общины имели все шансы превратиться в эндогамные племена средней численностью по нескольку сот человек. Напомним, что минимальная численность дема, т. е. наименьшей закрытой популяции, достаточной для биологического воспроизведения, составляет примерно 500 человек. То, что ранненеолитические «племена» Леванта представляли собой сообщества генетически близкородственных особей, подтверждается палеоостеологическим анализом (Belfer-Cohen, Bar-Yosef 2002: 23). С высокой вероятностью мы можем предположить, что именно в таких сообществах, имевших более надежную, по сравнению с охотниками-собирателями, продовольственную базу, а также более высокую рождаемость, и происходило упрочение ментальных систем, обеспечивавших квазипопуляционное (этническое) самосознание.

Интермедия – этнографические параллели: Новая Гвинея, Юго-Восточная Азия и Океания

Этнографические аналоги таких форм группового самосознания мы, вероятно, можем видеть в традиционных культурах папуасских племен Новой Гвинеи. Численность некоторых племен, говорящих на отдельных языках, составляет там именно несколько сот человек. Наряду с этим на Новой Гвинее имеются крупные лингвистические группы, так называемые «племена», насчитывающие по нескольку десятков тысяч человек. Таковы, например, энга, дани, мелпа, живущие в центральной и восточной части Новогвинейского нагорья. Этнические формы группового самосознания сопряжены в этих районах со значительно более дробными, чем лингвистические общности, социумами, то есть группами общин, деревень, кланов. Это не должно нас смущать, поскольку именно в центральной и восточной частях нагорья Новой Гвинеи в культурах папуасов имеются очевидные следы воздействия австронезийских культур: возделывание сладкого картофеля (батата), развитая система ритуального обмена, мужских союзов, посредничества в регуляции внутренних конфликтов (see eg. Heider 1970: 101–104, 310–313; Brown, Brookfeld 1959). Для восточной же части нагорья, где не возделывается высокопродуктивный батат, характерны этническая дробность, высокая интенсивность военных конфликтов и замкнутость общин (см., напр.: Feil 1987: 62–89; Berndt 1966). Здесь, по замечанию австралийского антрополога Дж. Меджита, в традиционных условиях выход за пределы территории родной деревни чаще всего был равноценен самоубийству. Об этом же пишет М. Мид в отношении племени мундугумор (Mead 1935: 173).

Сравнимые с новогвинейскими формы этнического партикуляризма были широко распространены в традиционных культурах горных районов Юго-Восточной Азии, у даякских племен Калимантана, «монтаньяров» Индокитая, игоротов Филиппин и других этнических групп. Указанные районы, так же как и Новая Гвинея, входили в обширный ареал, в пределах которого была распространена охота за головами. Интересный пример этнической замкнутости привел мне в частной беседе на конференции «Иерархия и власть в истории цивилизаций» летом 2002 г. Джеймс Онгкили, племянник верховного вождя народа кададзан из малайзийского штата Сабах. Там отдельные племена будущей народности кададзан (более известной под именем «дусуны») вели – до того, как усилиями британской администрации вооруженным конфликтам и охоте за головами был положен конец, – относительно изолированное существование. Представители разных племен не могли свободно путешествовать по территории чужих племен. После «замирения» племен и введения обязательного школьного обучения люди разных племен стали посещать территории друг друга и с удивлением обнаружили, что все племена обладают, по сути, сходной культурой и обычаями. Это осознание послужило одной из основ создания народа кададзан, в настоящее время обладающего общностью самосознания, но сохраняющего подразделение на племена и локально-племенные культурные различия.