Тысяча огней - [85]

Я достал из кустов киноаппарат, и мы отправились па поиски. Целых два часа я молча шел по траве за бесстрашными разведчиками». В глубь леса тянулась кровавая полоса, кругом валялись сломанные деревья — следы бегства раненого животного. В этом опасном, бессмысленном преследовании сил мне придавала лишь одна надежда: я смогу запечатлеть сцену расправы рассвирепевшего слона с болваном-охотником. Я испытывал величайшую ненависть к этому человеку, который, желая исправить свой промах, втянул меня в безрассудную авантюру. Ведь преследование раненого слона иначе как авантюрой не назовешь.

Наконец совсем стемнело, и охотник признал, что искать дальше бесполезно. Мы вернулись в лагерь, а затем на джипе выехали в город.

Я сразу же отправил подробную телеграмму Большому Патрону, в которой писал, что готов продолжать поиски слонов, только если мне снова дадут в помощники Нанни Скарпеллини и Васселе. Лишь им я доверяю целиком и полностью. Мое требование было принято, и двое друзей на самолете вылетели в Браззавиль. Оттуда вместе с еще одним охотником, Нансеном, мы отправились на север страны.

Лагерь в Ниамбули

После месячного перерыва, вызванного коротким периодом сильнейшей засухи, мы снова углубились в саванну. Тридцать дней мы шли среди желтой, пожухлой травы матити. Наш путь лежал вдоль рек, которые текли по равнине. Нам необходимо было отыскать у реки слона, заснять его и убить. Держась берега рек, мы избегали гигантских пожаров, которые неожиданно вспыхивали в долине из-за адской жары. Животные большими стадами убегали от огня; их тяжелый галоп был слышен еще издали. Мы видели стада буйволов, газелей и слонов. Они тоже искали спасения в реке, и мы шли по их следам в надежде снять их в тот момент, когда они несутся словно нам навстречу. Понятно, такая съемка трудна и небезопасна, но сцены эти украшают любой видовой фильм, зримо показывая, сколько яростной силы заключено в неутомимом беге диких животных. А нам нужно было запечатлеть на пленку эту ярость и силу, чтобы как-то оправдать систематическое истребление человеком диких животных.

Только вера в меткость обоих охотников позволяла! мне спокойно снимать подобные сцены. Когда дикие животные мчатся прямо на нас, нужно обладать редкой выдержкой, хладнокровием, уверенностью и метким глазом, чтобы не дрогнуть. Лишь очень немногие из охотников отваживаются «спровоцировать» буйвола и вступить с ним в поединок, когда он перешел в атаку. Ведь охотник добровольно ставит на карту свою жизнь, причем ни одна из сторон не имеет преимущества в этой смертельной схватке.

Клод Васселе и Нансен принадлежали именно к такого рода охотникам. О первом из них, спокойном, бесстрашном французе, с неизменной улыбкой на лице, я уже рассказывал. Казалось, его забавляла эта опаснейшая «игра». Он был неразговорчив, и, когда мы возвращались в лагерь, вечерами обычно читал в одиночестве.

Второй охотник, Нансен, тоже был весьма своеобразным человеком. Он приехал в Конго из Швейцарии и некоторое время был миссионером. Но Африка изменила его до неузнаваемости: он покинул лоно церкви, женился на самой красивой африканке в стране — «мисс Конго 1948 года», и та родила ему девятерых детей. Он жил в Пото-Пото, туземном квартале города Браззавиля.

Он верил в подлинную Африку и зарабатывал на пропитание себе и семье охотой.

Вчетвером мы шли все дальше к северу, пока не достигли берега маленькой речушки Ниамбули. Здесь мы разбили лагерь.

— Однажды я убил слона возле Банги, — рассказывал вечером Нансен. — Когда животное упало на землю, я с изумлением увидел, что у него не было хобота — он атрофировался, очевидно, еще в детстве… Учти, что слоны в состоянии есть и пить, только помогая себе хоботом. Теперь ты представляешь себе, насколько у них развито чувство стадности и взаимной выручки. Убитому слону было не меньше пятидесяти лет, и все это время стадо кормило его и поило.

С того самого момента, как мы разбили здесь лагерь, определив, что тут легче всего подстеречь этих громадных животных, все разговоры были только о слонах. Потушив керосиновую лампу и завесив вход в палатку противомоскитной сеткой, мы вспоминали давние и совсем еще свежие эпизоды.

А снаружи, прислонившись к деревьям, носильщики тоже говорили о слонах. Слоны, только слоны! Мы следили за ними, искали их следы, пытались определить издали их запах. Все наши мысли были о них, о слонах.

В любой стране, на любых широтах охотники говорят о животных, на которых охотятся, А в Африке это стало даже своеобразной традицией как среди белых, так и среди черных. В экваториальной зоне я познакомился с охотниками-пигмеями, смешанными с банту (теми, кого местные жители называют «банзаби»). Они перед охотой рисовали на стенах хижин изображение животного, которое собирались убить. Тем временем женщины, предводительствуемые жрицей-колдуньей, часами исполняли танец охоты на слонов, беспрестанно повторяя слово «гхо-доо», «гхо-доо», (слон, слон).

Позже, перебирая в памяти этот ритуальный танец и все, что мне было известно об обычаях первобытных охотников всех стран и времен, начиная с изображений быков в пещерах Альтамиры и кончая обычаями пигмеев Конго, я понял, насколько правы ученые, историки и этнографы, отмечавшие, что у первобытных людей охотники всегда старались перед труднейшим единоборством со зверем как-то выразить свой страх и преклонение перед ним. В песнях и танцах они прославляли его силу и отвагу. Быть может, беспрестанные разговоры носильщиков, да и наши о слонах — это невольное отражение и видоизменившееся повторение тех первобытных ритуальных обрядов, связанных с охотой.