Тысяча огней - [69]

Новый Нгаундере отделяют от старого не четыре-j пять километров, а четыре-пять веков.

Как и сам повелитель, все шестьдесят тысяч обитателей старого города живут в эпохе средневековья и абсолютного господства феодальных порядков.

За дворцом ламидо лепятся хижины и домишки. Вы не найдете здесь ни одного каменного строения. Все дома — с высоченной соломенной крышей, и «слеплены» они из утрамбованной земли. В старом городе вы не увидите никого, кто был бы одет на европейский манер; на всех широкие длиннополые бубу самых разных цветов. Каждая семья несет феодальную повинность. Одни должны поставлять во дворец дрова, другие — фрукты, третьи — фураж. Этот коллективный «дар» позволяет шорцу не покупать ничего на стороне.

Внутри дворца ламидо хижины повыше, чем в самом городе; обычно они обнесены круговой оградой тоже из утрамбованной земли. Собственно, это сплошная серая стена без окон или щелей. Наверху ее «украшает» корона из осколков битого стекла, признанная уберечь от нескромных взглядов тайны этого королевства из грязи. У ворот стоят вооруженные стражники в живописных одеяниях. Получив соответствующее разрешение, я каждый раз переступаю порог с каким-то тягостным чувством. Но любопытство и жгучий интерес неизменно оказываются много сильнее нерешительности.

От рассвета до заката во дворце звучат колыбельные песни и молитвы. Охрана, вооруженная луками и копьями, носит железные кольчуги.

В полутьме особенно ярко выделяются цветастые бубу — халаты придворных. Женщины, наоборот, в блеклой, старой одежде, которая сливается с темной городской стеной.

— Это служанки, — объясняет один из придворных. — Жены нашего великого ламидо все в великолепных, богатых платьях. Но они никогда не выходят за пределы внутреннего двора, обнесенного другой, менее высокой стеной.

В просветах неба между хижинами с карканьем кружат черные вороны, привлеченные отбросами пищи. А работа на дворцовой кухне кипит день и ночь. Ведь нужно накормить всю прожорливую ораву чиновников и стражников, а также многочисленных жен и наложниц. Запах паленого мяса и дыма сливается с глухим шумом голосов, возносящихся к небу из хижин и двориков.

Единственные минуты, когда во дворце царит тишина, — это во время молитвы. Пять раз в день жизнь в королевстве замирает. Пронзительный звук рожка возвещает, что владыка и повелитель обращает свои мысли к господу богу. Все остальные, разумеется, обязаны последовать его примеру. В часы молитвы ламидо надевает бубу из голубой ткани. Чтобы местному царьку не больно было стоять на коленях, слуги подкладывают ему кусок священного тюрбана из тончайшего полотна. В этот длиннющий восьмидесятиметровый тюрбан ламидо после смерти будет завернут, словно мумия.

По коридорам дворца беспрестанно снуют бесчисленные негры. Они всегда чем-нибудь заняты, и просто непонятно, когда они отдыхают. Ахмед Виду, глава дворцовой стражи, сказал мне, что это — пожизненные слуги, а не рабы.

В отличие от жителей окрестных селений они выглядят крепкими и упитанными. Впрочем, это легко объяснить.

— Они должны хорошо работать, а значит, их надо хорошо кормить, — говорит Ахмед Виду. — Была бы у вас скаковая лошадь, стали бы вы жалеть ей еду?

— Если это не рабы, а «пожизненные слуги», то как они попадают во дворец? — спрашиваю я.

— Многие приходят наниматься сами, но обычно мы их не берем. Мы предпочитаем брать сыновей, внуков и правнуков первых слуг. Они самые надежные. Многие из наших слуг никогда не покидали дворца, и ни один не пытался бежать, хотя сделать это очень легко — ведь никто за ними не следит. Куда бы они делись? Дворец— их родной дом, и мир кончается за крепостной стеной. Большинство наших слуг здесь и родилось. Наш ламидо в великой доброте своей кормит верных слуг даже тогда, когда они состарятся и уже не в силах работать. Он святой, и нет предела его великодушию.

— Конечно, конечно, ваш ламидо святой. Но если кому-нибудь из придворных вздумается оскорбить или избить слугу, кто сможет его защитить? И еще, имеет ли он право уйти из дворца, если ему здесь не понравится?

— Тут всем все нравится.

— Но если кто-нибудь из слуг все же захочет уйти?

— Никто еще не пожелал уйти. Кто тогда позаботится о бедняге в старости? — Ахмед Виду явно удивлен. — Только сумасшедшему может прийти в голову такое. Ведь на его место тут же найдется сто тысяч желающих.

— Но если все-таки нашелся такой безумец, — настаиваю я. — Мог бы он уйти?

— Нет. Ламидо не дал бы разрешения. Это было бы бесчестьем для всего дома.

— Значит, каждый слуга обречен провести во дворце всю жизнь?

— Не обречен, а счастлив жить здесь. Он рождается и умирает во дворце.

— Тогда чем же он отличается от раба? — хотелось мне спросить. Но с хитрым, лукавым придворным бесполезно спорить. В конце концов он станет утверждать, но «пожизненный слуга» получает своего рода пенсию — ведь кормит же его ламидо, когда наступает старость.

Поэтому я решил переменить тему разговора.

— Послушай, а что произойдет после смерти ламидо? Кто будет его преемником?

Глаза Ахмеда Виду гневно сверкнули, он зло буркнул:

— Ламидо Нгаундере — самый могущественный из Всех. Когда он умрет, его объявят святым.