Тысяча огней - [23]

В мертвом мире огромного шотта это самое затерянное, безлюдное и страшное для всех живых существ место.

А шотт — поистине мертвый мир. В других районах пустыни, прорыв глубокий слой песка, вы можете добраться до питьевой воды; даже в знойном эрге, пусть на расстоянии сотен километров один от другого, все же встречаются колодцы: Это позволяет кочевникам утолять жажду и перегонять скот с места на место в поисках хороших пастбищ. Но только не здесь: шотт — самый мертвый район в самой мертвой пустыне. Особенно наглядно это можно увидеть после очередного взрыва нефтяников, который выбрасывает из глубины на поверхность слой солоновато-горькой грязи. Таких взрывов разведчики нефти производят до двадцати в день вдоль двухсоткилометровой прямой линии. Когда пройдена одна прямая линия, приступают к взрывам по другой до тех пор, пока вся карта зоны не будет испещрена скрещивающимися прямыми линиями и отмечена красными значками. Каждый значок — это очередной взрыв! Нужны целых пять лет, чтобы выполнить программу разведывательных работ и проверить зону.

— Ленты взрывов, — рассказывает нам рыжеволосый ирландец, — будут отправлены затем в Америку, где их изучением займутся специальные техники.

— На каждой ленте, как на бобине сейсмографа, нанесена серия взрывов и соответствующая подземная взрывная волна, — продолжил объяснения Гленн. — По этой волне можно определить, какие скальные породы находятся под слоями песка и грязи шотта.

— И на основании этих данных затем определяют, имеется ли здесь нефть?

— Не всегда. Нефть не залегает в строго определенном месте скальной породы, она концентрируется в весьма обширной пористой выпуклости…

— Похожей на здоровенный гнойный нарыв, — прерывает его Шериф.

— Значит, если есть нарыв, есть и нефть?

— Не во всех случаях. Нефть перемещается и может со временем исчезнуть. Поэтому бывает, что вы производите взрыв в месте, где, если верить взрывной эховой волне, должна быть нефть, а ее там не оказывается.

Мы сидим и беседуем в тени крохотного рулотта на расстоянии ста десяти километров от базового лагеря. Здесь находится fly-camp (летучий лагерь), что позволяет рабочим и техникам вместе со всеми необходимыми приборами и аппаратурой производить взрывы, не возвращаясь каждый раз в главный лагерь. Рядом с нами, словно цветы на грядках, «растут» пустые бутылки кока-колы, впрочем, эти бутылки и есть единственные цветы пустыни. Вокруг валяются ящики, запасные камеры. Мы садимся на что попало, и я тайком от Лауры снимаю ее в тот момент, когда она причесывается, удобно устроившись на ящике с толом.

Сейчас мы находимся на линии взрывов и следим за работой техников в знойный день, такой же беспощадно жаркий, как и все остальные. От рулотта с регистрирующей аппаратурой до места взрыва обычно три или четыре километра. Средством связи между двумя группами служит здесь весьма любопытная машина. Она называется ДДД (Desert Donald Duck) и сейчас быстро приближается к нам. Слой знойного воздуха создает как бы зеркало, и нам кажется, что огромные колеса машины, не касаясь земли, плывут по воздуху. В машине сидит техник-подрывник. Он что-то кричит, размахивает руками, но понять его невозможно. Лишь когда машина подъезжает совсем близко, они с Гленном, перебросившись отрывистыми быстрыми фразами, что-то решают. Я догадываюсь, что случилась неприятность.

— Всегда так, каждый день, каждый час, — бормочет Пекос Билл. — Проклятая работа, вечно что-нибудь не ладится. Теперь вы, надеюсь, понимаете, что такое пробыть здесь два года.

Выясняется, что испортилась буровая машина, но аварию уже устранили. И тут, на беду, вышло из строя радио («Здесь все непрестанно портится, ломается, — бурчит Пекос Билл. — Еще бы, пустыня, зной, пески»).

Техники приняли решение синхронизировать два хронометра. Через столько-то минут и столько-то секунд будет произведен взрыв. И через столько-то минут и столько-то секунд под нами качнется земля, а затем через строго определенные промежутки новый взрыв и новое «землетрясение». Я физически ощущаю, что шотт весь «сложен» из грязи, эхо взрыва здесь не бывает резким, сухим, земля оседает мягко, плавно, словно под вами слой желатина. Поэтому-то здесь, вне дорог, для связи используют ДДД, «осликов» пустыни — маленькие тракторы с огромными шинами, такими широкими, что колеса не увязают в грязи. Теоретически ДДД не утонет, даже если вдруг очутится в воде. Мы тоже передвигаемся на таком ДДД. Наш путь лежит из «летучего лагеря» к району взрыва. По дороге шофер позволил себе устроить перерыв в работе. Он на полной скорости свернул в сторону и повез нас к Шотту Мемориал. Издали шотт показался мне надгробным памятником или монументом, вблизи — огромной бомбой, но понять толком, что же это такое, я так и не сумел. Американцы с громким смехом ходили вокруг этого гигантского сверкающего яйца, воткнувшегося в грязь. На металлическом яйце черной краской выведены имена, стрелы, цифры: «До Цинциннати 7500 миль», «Отсюда до дома 3800 километров», «В память о сахарском уикэнде три года назад».

— Он упал сюда с неба, врезался в грязь и застыл здесь навсегда. Это запасной бензобак, сорвавшийся из-под крыла самолета, — улыбаясь говорит наш шофер.