Тысяча огней - [22]

Туареги далеко не богаты, и высокие заработки, которые сулят кочевникам нефтяные компании, манят и их. Но они боятся, что, унизившись до физического труда, окончательно сравняются с бедуинами и остальными кочевниками. А это означало бы, что наступил конец их вековому господству. Поэтому они разбивают свои палатки у самых лагерей разведчиков нефти, беспрестанно совещаются о чем-то и выжидают.

— Вы не боитесь нападения? — с улыбкой спросил я у Гленна, хорошо зная склонность туарегов к грабежам.

— Нет, — ответил Гленн. — Но у первых обитателей «Коронады» эти мрачные воинственные фигуры не вызывали особого восторга.

— Да тут еще эта история с камнями и джинами, — пробормотал Шериф.

— С какими камнями и джинами? — удивился я.

Тут и Гленн, и оба моих соотечественника захохотали. Они рассказали мне о ночных перестрелках, нагонявших страх на новичков.

— Сами увидите вечером, как только похолодает, — сказал Пекос Билл. И в самом деле, вскоре и мы услышали выстрелы. Но это было не сражение и не набег туарегов. Камни пустыни, успевшие за двенадцать часов палящей жары раскалиться, в холодные ночи лопаются с глухим, похожим на выстрел треском. У кочевников бытовало предание, что эти камни были темницей джинов. А лопался камень, когда душе джина удавалось наконец спастись бегством. Потом грохот ночных взрывов слился с грохотом боев в Алжире, и уж тут техникам и рабочим лагеря стало не до сна.

Обычно воспоминания и рассказы начинались после рабочего дня, когда наши новые друзья, приняв душ, собирались в самой большой машине — рулотте, чтобы вдоволь насладиться холодным пивом.

На стене висит огромный календарь — единственное украшение этой «гостиной». В центре календаря нарисован мнимый телевизор, который «передает» мнимое изображение моря и несущейся по нему парусной лодки. Сбоку от мнимого телевизора аккуратно зачеркнуты дни недели и месяца. Каждый месяц разведчики нефти смотрят на календарь и подсчитывают, хотя заранее прекрасно это знают, сколько времени им еще осталось прожить до конца контракта или до отпуска в невыносимом одиночестве пустыни. Все они отказываются от выходных, чтобы спустя два месяца получить восьмидневный отпуск.

В лагерь регулярно прилетает самолет. Он привозит еду, почту, запасные части к моторам и каждый день увозит нефтяников, получивших отпуск. Свои восьмидневные «каникулы» они проводят на берегу моря в Тунисе или на Джербе, а высокооплачиваемая техническая элита — даже на Лазурном береге или на Капри. Об этом нам с улыбкой поведал Гленн.

— Здесь мы словно на другой планете. Среди бесконечных дюн эрга мне кажется, что больше никого и ничего не существует. Я забываю, что живу в шестидесятые годы, и чувствую себя пионером прошлого века, совершенно отрезанным от цивилизованного мира. И только в дни отпуска я убеждаюсь в его реальности. На рассвете я еще нахожусь в самой распроклятой из всех пустынь и хожу по дюнам, проверяя, все ли готово к очередному взрыву. Затем слышу шум самолета, иду на взлетную дорожку, прощаюсь со всеми, и через три часа я уже в Тунисе. Там я пересаживаюсь на другой самолет, тоже принадлежащий нефтяной компании, и лечу в Неаполь; в Неаполе меня ждет вертолет на Капри и в четыре часа дня я уже купаюсь в море. После песков эрга окунуться в море — величайшее из наслаждений. Чудесная магия, не правда ли? Но она превращается в дьявольскую, когда через восемь дней, в последний раз искупавшись ранним утром в темно-голубой воде Средиземного моря, я пускаюсь в обратный путь: вертолет, самолет, еще один самолет, и вот под вечер я снова хожу по дюнам, готовясь к последнему взрыву дня в этой самой распроклятой из пустынь. Такой прыжок мне приходилось совершать уже не раз, но я до сих пор к нему не привык.

Вспоминая о пустыне, Гленн употребляет прилагательное damned (проклятая), но в его устах оно звучит как ласковое ругательство.

Многие нефтяники работают в пустыне второй или третий срок. Отработав положенные по контракту два года, они клянутся самим себе: «Ну вот теперь я отложил немного денег, поеду куплю домик и непременно женюсь» — и… возвращаются. Они уезжают в Америку, в Италию, во Францию и чувствуют себя там словно потерянные, им недостает этой проклятущей пустыни, полной свободы, одиночества и еще бог знает чего. Пустыня многим из них вошла в плоть и кровь, и когда они снова попадают в «цивилизованный мир», то начинают вести себя самым нелепым образом. Они путешествуют по Европе, Флориде или Калифорнии на большой открытой машине в компании какой-нибудь веселой беззаботной блондинки. С ее помощью они очень скоро остаются без гроша и прямиком мчатся в управление нефтяной компании, чтобы возобновить контракт. И вот уже они снова проклинают эту пустыню, от которой не могут отказаться.

Шотт Мемориал

Двое техников-итальянцев попросили однажды разрешения сводить нас к соляному озеру в тридцати километрах от лагеря.

Пред нами открылся совершенно антарктический пейзаж. Соль, которая лежит на поверхности озера «ледяным» сверкающим слоем, здесь сметена ветром в кучки пли застряла в расщелинах скал. Ослепительным кольцом окружила она водную гладь, которую даже солнце не сумело испарить. Очевидно, какой-то подземный источник постоянно питает это соляное озеро. Джип останавливается у самой воды, и мы идем вдоль берега. Соль скрипит под ногами, мы беспрестанно скользим — такое впечатление, словно вы на склоне ледника. Пекос Билл говорит, что вода в озере густо пропитана солью и все вокруг считают ее отравленной. Хотя озеро — единственный источник воды в радиусе двухсот километров, мы не увидели ни единого следа животных: никто не приходил сюда на водопой.