Тысяча лун - [65]

– Ты что, собрался в шерифа стрелять?! – оскорбленно и удивленно произнес Паркман. – Кишка тонка!

Словно доказывая свою правоту, Фрэнк Паркман так же неловко вытащил пистолет. И поднял его на уровень груди Уинкла Кинга.

– Кишка тонка в шерифа стрелять, – повторил он, и тут раздался страшный грохот, какой бывает, если выстрелить из пистолета в тесной комнате, – от него могут барабанные перепонки лопнуть, и вся комната отзывается чудовищным эхом. Пистолет шерифа нырнул вниз, и шериф силился поднять его снова, пытаясь преодолеть пулю, сидящую где-то у него в теле. Уинкл Кинг убил Паркмана, но тот выстрелил из последних сил, выстрелил, и я почувствовала, как раскаленная пуля влетает в меня.

Я проснулась в просторном тюремном дворе. Я точно знала, где я. Я никогда тут не бывала, но почему-то узнала это место. За спиной у меня возвышалась серая громада тюрьмы. Я была одета как воин лакота. До чего я была рада увидеть на себе эту одежду. Передо мной стояла толпа моих соплеменников. Интересно, что среди них оказалась и моя мать, но я почему-то сочла это вполне возможным. Видимо, я прожила тысячу лун. Это меня удивило. Мать была очень похожа на меня, но не как тень, а как настоящий, живой человек. Чудесно было видеть, как она мне улыбается. Поймал-Коня-Первым, великий вождь, тоже улыбнулся, словно его усилия вернуть меня в племя наконец увенчались успехом. Все может обернуться удивительно хорошо, когда этого меньше всего ожидаешь. Еще здесь было множество солдат и два «гатлинга», и артиллеристы склонялись над ними, как астрономы над телескопами.

Но все люди говорили одновременно, все мои прекрасные лакота. Среди них были и очень старые, и очень молодые. Поймал-Коня-Первым носил на груди украшение – длинный, широкий нагрудник из бисера, который свисал до самой земли и подметал ее, когда вождь двигался.

– Дядя, ты живой? – спросила я у него. – Я думала, тебя убили.

– Меня не убили, – ответил он, – но это еще может случиться. Мы не знаем. Мы ждали, чтобы ты поднялась к нам.

– Поднялась? Откуда?

– Из-под земли. Ты была под землей, путешествовала. Теперь ты здесь.

– Мать моя, – сказала я матери. – Я была так мала, когда пришли солдаты. Я хочу сказать тебе, как восхищаюсь тобой и как я рада, что ты прославилась своей храбростью. Без этого я не могла бы жить.

– Ты могла бы жить и без этого, – ответила мать, – но лучше жить с этим.

Все это мы говорили на языке лакота. У меня кружилась голова от радости, что я говорю на нашем языке. Я думала: я и не ждала увидеть их снова, как чудесно, как чудесно.

– Слушай меня, Оджинджинтка, время пришло, – сказала мать. – Ты должна встать здесь, а когда я назову твое имя – беги к нам и перелезь через стену.

– Но как я перелезу такую высокую стену?

– Мы будем там, я и твоя сестра, и мы поможем тебе.

Я решила, что все в порядке, и поняла, чего хочет от меня мать. Между мной и высокой стеной было сотни две душ. Первые легли ничком на землю, вторые – чуть выше, и так далее, и так далее, и получилось что-то вроде повернутого под углом моря спин, прекрасных спин лакота, и все живые – от меня до стены. И у стены – да, теперь я видела – стояла моя мать, а с ней и моя сестра, и я обрадовалась, увидев ее, они держались за руки, две женщины, держались, стоя лицом друг к другу, словно хотели поднять меня в колыбельке, сплетенной из рук, какая красивая она, моя сестра, и живая, и тут мать крикнула: «Оджинджинтка!» – и я знала, что должна сделать, знала что, но не знала как, и я побежала и наступила на первый ряд людей, и, шагая по спинам, конечно, поднималась все выше и выше над землей, и уже бежала быстро, и сердце мое билось, как трепыхаются крылышки колибри, и я достигла протянутых рук матери и сестры.

Когда я проснулась – еще раз проснулась, – то увидела Томаса Макналти. Он сидел у кровати в моей темной комнатке на ферме Лайджа. Я думала, он запрокинул лицо в задумчивости, но потом увидела, что он спит. Не впервые в истории человечества матери, или тому, кто ее заменяет, случается уснуть у постели ребенка.

В ногах узкой кровати лежала Пег, маленькая скрюченная фигурка, теплая, как волк. На ней было рваное желтое платье. Единственным одеялом ей служил лунный свет.

Никто не спорит, что мир – странный и заблудший. Что на земле нет места, где не грозила бы опасность. Это слышишь каждую минуту.

Но то, что есть души, которые меня любят, и сердца, которые охраняют меня, было самоочевидной истиной.

* * *

Автор выражает признательность авторам многочисленных книг, на которые опирался при создании этой. Особенно много он почерпнул из книги Чарльза А. Истмена (Охийеса) «Детство индейских мальчиков», издательство «Макклюр, Филипс и компания», 1902[8].