Тысяча лун - [52]

Томас совершенно не обиделся, когда я попросила его оставить нас с Джоном Коулом наедине. Совсем-совсем не обиделся. Он даже сказал, что, по его мнению, я и должна говорить с Джоном наедине.

– Я пока пойду покормлю этих чертовых мулов, – сказал он. – Задам им хорошего овса перед завтрашней работой.

Он собрался выйти из комнаты, и мне показалось, он надеется, что я передумаю и попрошу его не уходить, но я не попросила, и он ушел.

И я прочитала письмо Джону. Пока я читала, он все время кивал. Он слушал изо всех сил. Закончив, я посмотрела на его спокойное лицо и опять подумала, что для необразованного мальчишки, ушедшего пешком из Новой Англии, для правнука индейца, для беднейшего бедняка он просто удивительно красив. Он мог бы управлять страной, если бы его попросили. Его голове, возможно, не хватало около дюйма в ширину до нормальной головы – она была узкая, как просвет меж двумя лачугами. Он был человеком-тенью, страной теней. Кроток, как дитя, со мной и страшен, как бизон, в битве с врагами. Джон Коул, киль моего корабля. А Томас – весла и паруса.

– Я знаю, каково мне это представляется, – сказал он. Мрачно, под стать лицу.

Странная влага, признак болезни, пыталась запереть слова в горле. Он долго молчал. Он пытался вынырнуть из очень-очень глубокого пруда затруднений. Потом лицо его распахнулось опять, как полянка в лесу, тронутая внезапно случайным солнечным лучом.

– Мне представляется, что это явка с повинной, – сказал он наконец.

Прошло несколько недель, и вдруг на ферму явился полковник Пэртон при полном военном параде. Я бы поклялась, что он добавил на мундир еще галунов и серебра, чтобы передать все свое мрачное беспокойство, и оно явствовало на его странном темном лице. Он был словно человек, только что пробудившийся от сна. Самые его слова, казалось, выходили тяжелей и медленней. Я уже начала гадать, не постигло ли его какое несчастье, апоплексический удар или что подобное. И правда, казалось, что он не владеет левой рукой; он ехал верхом, неловко зажав поводья в правой. Он еще ни разу не приезжал к Лайджу, но Лайдж, конечно, знал, кто это. Лайдж предпочитал знать людей, с которыми ему предстояло разговаривать. Полковник явился к нам в сопровождении двадцати ополченцев – они ехали гуськом, как черная змея. Ввиду всех недавних оборотов событий Лайдж Маган счел нужным поставить в углу веранды винтовку, будто она всегда там стояла. Было около полудня, и солнце как раз вошло в самую силу. Лето прибывало, и солнце заливало потопом света наши клочковатые акры. Мужчины пришли с поля обедать и проглотили без разбору все, что Розали ставила на стол, – даже если это была не совсем еда, а только ее дальняя родственница. Страда в разгаре, и дел на полях невпроворот – мысль об этом отражалась у нас на лицах, придавая нам ошарашенный туповатый вид, как у всех сборщиков урожая.

Накануне ночью, затемно, Теннисон уехал в Парис. Лайдж Маган отправил его на муле, хотя мулы были еще нужнее людей. Но Теннисон обещал дать какому-нибудь мальчишке двадцать центов, чтобы он привел мула обратно. Да, хороший мул ценился на вес золота. В общем, мы проводили Теннисона по проселочной дороге от дома к большаку. Все его пожитки были в седельных мешках, а «спенсер» скрыт под тряпкой. Мы не знали, что скажет колледж, когда новый учащийся явится к ним в таком виде, но в наши суровые времена, как говорится, нужда научит.

Незачем объяснять, как горевала Розали, теряя брата, хоть Лайдж Маган и сказал, что «Нэшвилль построен не так уж далеко от Париса». Для Розали это было очень слабым утешением. Как человек глубоко чувствующий она изо всех сил пыталась скрыть глубокие чувства в своей груди и оттого чуть не разрывалась на куски. Она понимала разумность Теннисона, решившего попытать счастья в «Фиске», – так назывался колледж. Спору нет, Теннисон прекрасно пел. И мы, когда-то содержавшие себя за счет выступлений в мюзик-холле в Гранд-Рапидс, то есть Томас Макналти, Джон Коул и я, странно завидовали приключениям, ожидающим Теннисона. Здесь крутящиеся вихри нашей истории могли изрезать его на куски. Там, в неведомом Нэшвилле, он, может быть, расцветет и процветет. Спору нет, он был розой среди людей. Все равно в хижину мы возвращались молча.

Значит, теперь мы лишились одной пары рабочих рук, притом лучшей пары, какая была у Лайджа, и Лайджу не терпелось вернуться на поле и снова заняться табаком.

Однако Лайдж понимал, что не может уйти, оставив полковника и его людей плавиться в горне полудня, так что все набились к нам в гостиную – сплошные тела от стены до стены. Розали спросила полковника Пэртона, не желает ли он чего-нибудь из еды или питья, и он взмолился о воде для себя и своих людей.

Розали пошла выполнять просьбу, и я услышала, как она пробормотала:

– Как ужасно воняют эти люди.

– Мы словно котята, пылающие в костре, – сказал полковник.

Таких котят, как он, точно сроду ни одна кошка не приносила.

– Мы были опечалены вестью о том, что шериф Флинн уехал в Джексонвилль, – сказал Лайдж.

– Насколько мне известно, я остался единственным законным представителем закона в этом проклятом округе, – отозвался полковник. – Если, конечно, вы не хотите подчиняться ренегатам и мятежникам.