Ты забыла свое крыло - [6]

Край света. До ближайшего теплого климата — половина земного шара. Но попробуй только пожалеть их, сказать им: «Как же вы тут?!»

Зря мы так…

Прямо у лесенки стоят робкой толпой евражки, арктические суслики, напоминающие вставших на задние лапы кошек. Жалобно смотрят, протягивают лапки: «Дай!» Хотел отлить прям со ступенек, но перед ними неловко. Обхожу вагончик, расстегиваю молнию. Близится блаженство, и вдруг что-то толкает меня в голову — и все темнеет.

Я открываю глаза. Палата. Все белое. На голове — трогаю — шершавые бинты. Ну понятно. Громоотвод!

— Ну все! От главного гада избавились! Сидит! — доносится до меня сквозь бинты голос Фомы.

С кем разговаривает?

— Этот, что ли? — хриплю я, пытаюсь вспомнить, какие буквы были у того, тыкаю в сгибы пальцев. — Отпустите его. Он прав!

Вижу злое лицо Фомы: громоотвод-то, оказывается, еще и говорящий!

А я вдруг чувствую себя хорошо. Во всяком случае, тошнить стало меньше.

Входит какой-то надменный господин.

— Тогда это к тебе! — злобно говорит Фома и уходит.

Судя по лицу, исполненному благородства, гость будет сейчас говорить о высоком. Заранее ежусь. Но он говорит о себе.

— Представляться, надеюсь, не надо? — высокомерно произносит.

 Я слегка растерян. Представиться не помешало бы.

Усмешкой отметив мое бескультурье, сообщает:

— Валентин Троянский, журналист.

— А! — напрягаю свой больной мозг, покрываюсь потом.

Судя по его важности, пишет что-то значительное, но вот за кого? Впрочем, неважно. Важен он! Почтительно приподнимаюсь. Он оценивает это как должное. Надо же, какой цветок тут расцвел!

— По большому счету тут должен был лежать я! — произносит он скорбно.

А я, значит, по нахалке лег? Даже привстаю, уступая место!

Снисходительным жестом удерживает меня:

— Мне кажется, вы все поняли!

Уж даже не знаю!

Дребезжит вдруг стекло. За окном Жос. Наконец-то свободен? В знак солидарности поднимает кулак. Вероятно, тот самый, которым отправил меня сюда.

Входит Фома. Видит Жоса за окном и яростно произносит:

— Больница тебя не исправит. Только могила!

— Спасибо, — поблагодарил его я, протягивая руку к длинному огурцу, который, казалось, он принес для меня, но Фома вдруг размозжил огурец о тумбочку — и вышел!

Странно использовал овощ. И я вдруг чувствую, что меня перестало тошнить совсем.

Каждый раз, когда мы входили, Убигюль пунцовела. И я думаю, не из-за меня. Но Фома был все более суров. Неприятного разговора не избежать — и он набирался духу.

Мы ехали с рудника Дальнего. По сравнению с ним Угольный — Сан-Франциско! Собрание было бурное — не жалели и Деда. На обратном пути Фома с Дедом доругивались.

— Не выступай больше! — рявкнул Фома — Делай, как я тебе говорю!

Дед яростно обернулся с переднего сиденья:

— А если так?!

Фома, красавец наш, был в отличной кожаной куртке времен улучшенного снабжения атомных городов. Дед ухватил его за воротник, дернул куртку — голова Фомы оказалась как в мешке. Дед сначала просто бил его головой о железный поручень над передней спинкой, а потом прижал кадыком к поручню и душил. Создавалось ощущение, что действует он заученно, не впервой. Опыт у него был большой, еще с уголовниками. И водитель соответствовал: абсолютно не реагировал, что-то напевал. Фома хрипел, однако как бывший боксер не сдавался, бил своим фирменным левым крюком. Доставалось, правда, в основном мне, но и Деду перепадало. Я тоже решил поучаствовать: махнул тем же левым крюком (у одного мастера занимались!), но оглоушил водителя. Тот удивленно икнул и остановил машину. Фома вырвался, тяжело дыша. Посидели молча. Водитель повел дальше. Но уже без песен.

Подъехали к Управлению, так же молча и злобно поднялись в кабинет. И водитель с нами. Сидели, словно бы еще ехали… Потом Дед вытащил ящик. Достал тетрадь. Подвинул Фоме:

— Пиши, чего делать.

Улетали мы тихо… но не настолько, насколько хотелось Фоме. Снимались у медведя — и вдруг появился Жос, с рюкзаком и гитарой!

— Та-ак! — Фома глянул на меня. — Твой Санчо Панса…

Жос рванул к нам, однако, встретив волчий взгляд Фомы, тормознул, издали просигналил мне поднятым кулаком: «Мы вместе!»

Вошел с элегантным саквояжем Валентин, слегка снисходительно пояснил мне:

— Сначала в отпуск, а потом огляжусь…

Теперь я знаю: огляделся!

Но это еще не все! Влетает красавица Убигюль с ребеночком на руках, за ней таксист (тот же самый) волочет чемодан.

— О, Дульсинея… – говорю я.

— …чукотская! – мрачно уточняет Фома.

И появляется Дед! Вроде бы с ним мы уже прощались, но он — прощается с Убигюль!

 Фома все более злобно смотрит на меня.

— Нормально, — бормочу я.

— Сам и расхлебывай! — говорит он.

Я и расхлебываю…

3

Фома вернулся победителем. А я — побежденным. Уволили меня из ОАО!

— За недостаточную жестокость! — как, оскалясь, объявил мне Фома.

И вот я сижу на пороге кочегарки, где когда-то, еще до нашего увлечения урюком, мы трудились с Фомой, — в доме отдыха «Торфяник» в Елово. А еще раньше — резвились тут в пионерском лагере. Есть что вспомнить! А теперь вот сижу возле дымящейся груды шлака, свесив натруженные руки, и смотрю на растущие среди пепла цветы. Жизнь вроде бы кончена… красивая грусть.