Ты плохо убил его, док! - [4]

Гольдин положил авторучку, сжал ладонями виски, закрыл глаза. Хорошо им тут рассуждать, в сытой и благополучной Америке. Их бы в тот самый лес в Колумбии, к капитану Торресу. Или в Афган…

К Джиде рота подошла часа через два — горы все же не стадион, да и устали по такой жарище. «Вертушки» уже отработали, над развалинами кишлака тянулся дым. Метрах в семистах от кишлака комбат остановил роту, приказал залечь вдоль невысокой каменной гряды и перевести дух. Сам же взобрался повыше и направил бинокль на руины. Все было, как обычно, все знакомо, тревожили только мертвая тишина и полное отсутствие каких-либо признаков жизни. Так не бывает: ни одна бомбежка с орудийно-пулеметной стрельбой с воздуха не может уничтожить всех до единого, ведь не открытое поле же — дувалы. Не бывает, но есть: никого, ни собаки, ни курицы.

— Ну что, док, скажешь? Куда же они, в лоб их мать, подевались?

— Увидели вертушки и разбежались, — пожал плечами доктор.

— Разбежались, говоришь? Хрена тебе! А где же те, кто неудачно разбежался? Трупы где? Или вертушки всё в «молоко» садили? Не верю, док, ребята Саши Гниденко стреляют как боги! Херня здесь какая-то! Где же, в лоб их мать, трупы?

— Да уволокли они трупы! Они же всегда утаскивают, похоронить по обычаю, а то ведь в рай не попадешь, особенно если чалму потерял: без нее не докажешь, что правоверный, обрезание и у евреев есть…

— Так быстро уволокли? — прищурился комбат. — И собак тоже? Нет, док, разбежались они до вертушек! До! И мне это ни хера не нравится! Радист, ко мне!

— Я здесь, товарищ капитан!

— Свяжись с «Медведем», запроси вертушки прикрытия!

— Валера! — недоуменно поднял плечи Гольдин. — Что с тобой, какие вертушки? Нет же никого! На смех же поднимут!

— На смех? Ишь ты, Кутузов недоделанный! Командую здесь я, а я страсть как не люблю, когда трупы разбегаются до меня: они потом оживают, мать их в лоб!

— Товарищ капитан! — доложил радист. — Вертушки будут через 15–20 минут!

— Тогда пошли! Первый взвод справа, второй слева, третий остается на месте, прикрывает огнем, если что. Вперед, мужики! Может, там и есть что, проверим!..

Гольдин верил в интуицию комбата, и тревога передалась и ему: противный холодок пополз под лопатками.

— Так, может, подождем вертушки?

— Вот ты, док, уже год воюешь, а мозги — как у летёхи залетного! Вертушкам цели надо показывать? А где эти цели, ты их видишь? Я — нет!

— Так, может, их и нету вовсе…

— Есть, док, есть, я их жопой чую! Но ведь приказа прочесать и уничтожить к гребаной матери никто не отменял!

Взводы прошли уже полпути, оставалось всего метров триста, когда из-за развалин дувала справа застучал пулемет, защелкали по камням рикошетившие пули. В первом взводе шедшие первыми повалились, кто-то закричал, остальные быстро рассредоточились, залегли, открыли ответный огонь. И сразу слева, с невысокой горки, застучал еще один пулемет, расшвырял второй взвод, как шар кегли.

— Назад! К камням! Отходить назад! Отползайте, мать вашу!

Комбат рванул ворот старой спецназовки-песчанки, разом отлетели все пуговицы.

— Радист, ко мне! Живо дай «Медведя»! Да не копайся, бля, живее!

— «Медведь» на связи!

— Медведь, я Барсук! Нарвались на засаду в точке два! Есть трехсотые и сто двадцатые! Количество точно неизвестно, но много! Прошу вертушки-восьмерки для эвакуации!

— Вертушки двадцать четвертые на подходе, восьмерки высылаю! Держись, Барсук!

Комвзвод-3 лейтенант Саша Черниченко с солдатом взобрались на гряду повыше, развернули автоматический гранатомет АГС «Пламя». Два пристрелочных — и очередь осколочных гранат подавила левый пулемет. Саша перенес огонь направо, но тут пуля из «бура» снесла пол-черепа солдату, а очередь из автомата отбросила в сторону лейтенанта, он дернулся и затих. Гольдин рванулся к нему, но комбат схватил за шиворот, удержал:

— Не лезь, идиот! Стреляй! Ему уже не поможешь, а запасных врачей у меня нет! Здесь же пол-роты лежит!

Из-за горы вывалились Ми-24, похожие на хищных птиц с опущенными клювами. Комбат ракетой выстрелил в дувал, ведущий летчик качнул крылышками — понял, мол, — вертолет полыхнул огнем, и от дувала осталось только легкое облачко пыли.

Через минуту все было кончено. Двадцать четвертые минут 5–6 покружили низко над бывшим кишлаком, достреливая возможные шевеления, И, качнув на прощанье крыльями, отвалили за гору. Подлетевшие «восьмерки» забрали сначала раненых и убитых, вторым рейсом — остатки роты. Гольдин улетел с тяжелоранеными, комбат, как и положено всем капитанам на свете, последним вертолетом.

…Гольдин снова встряхнулся, отгоняя наваждение — вот же как некстати лезет в душу тот чертов Афган, а времени мало, надо поспешать и как-то закончить писанину, зачет все же. Где там эти капитан Торрес с парикмахером?..

Капитан Торрес — инициативный, опытный и, конечно, смелый офицер. Он не боится со своим отрядом забираться глубоко в лес, чтобы выполнить задание и уничтожить отряды революционеров. А в лесу всякое бывает, партизаны — не детишки с деревянными ружьями. Слово уничтожить, конечно же, звучит неприятно, но уничтожение врага есть главная и единственная задача ЛЮБОГО солдата, заметим, что капитан Торрес служит законному правительству, а революционеры с точки зрения закона — преступники. Что же касается благородных методов ведения войны, то они канули в историю вместе с саблями, лошадьми и полковниками-поэтами типа Дениса Давыдова.