Ты плохо убил его, док! - [5]

Пулемет и скорострельные пушки непригодны для благородных дуэлей, не говоря уже о летчиках и ракетчиках, которые вообще стреляют no квадратам на карте. Особенно это касается партизанских войн: по самой своей природе партизаны не выходят в чисто поле и не посылают вызова врагу типа «Иду на вы». Они. нападают только «из-за угла», преимущественно на одиночных солдат или тыловые части, безжалостно грабя и убивая. Какое уж там благородство!

И снова строчки поплыли перед глазами, смешались в голове, память упрямо загоняла Гольдина назад, в Афган.

…В бункере у командира бригады, куда вошел с докладом капитан Королев, сидели начштаба и начальник Особого отдела. Секретаршу комбриг выгнал, разговор был явно не для протокола.

— Садись, Королев! Садись и рассказывай, как вы на «духов» напоролись. Откуда они взялись? От нас информация уйти не могла, иначе бы тебя разъебенили еще в первом кишлаке!

— Я думаю, товарищ полковник, еще на подходе к первому кишлаку кто-то нас засек и ускакал предупредить Джиду.

— Не разбудив своих? Нет, Королев, не проходит. От кишлака три дороги и в разных направлениях — откуда тот мог знать, куда вы пойдете? Кого-то в первом кишлаке вы «плохо убили», а, комбат? Кто-то ожил, увидел, куда вы двинулись, на коне обогнал вас и предупредил! Я же тебе приказывал, ёть твою дурака мать, в первом кишлаке ни одной живой курицы не оставлять! Бля, как чуял!.. Ладно, кого ты там не добил, особист выяснит. Наказывать тебя я не буду: война есть война. Но про орден забудь! И об Академии пока не мечтай! Научишься воевать без потерь — пошлю. Идти в Академию надо по трупам врагов, а не по своим — запомнил, долбак?! Всё, иди, глаза б мои тебя не видели! Завтра всей роте выходной.

— Минутку! — приподнялся начштаба. — Завтра к 17 ноль-ноль твой начштаба должен принести мне отработанные карты боевых действий и боевые распоряжения. А зам по тылу-расчет обеспечения материальным имуществом, расходы вещевого имущества, продовольствия, медикаментов и цифры потерь, санитарных и безвозвратных! Королев вышел из бункера и присел на скамейку под зонтиком в курилке. Сидел он долго, почти не шевелясь, глядя в одну точку, а там все росла и росла горка окурков. К нему никто не походил, видели: человек не в себе, можно невзначай и схлопотать, Королев на руку скор.

Внезапно комбат поднял голову, словно что-то вдруг увидел и понял-глаза сузились, задергалось левое веко. Он решительно встал и зашагал в медпункт.

Большая палатка медпункта перегорожена простынями на несколько маленьких «палат». В одной из них, предназначенной для гнойных перевязок, за крохотным столиком сидел мрачный Гольдин. Опустошенная на треть поллитровая бутылка спирта, краюха хлеба, соль, луковица, вскрытая банка тушенки — доктор пил в одиночку и уже был довольно нагружен.

— А, комбат! Заходи, Валера, помянем ребят!

— Ты, я вижу, уже неплохо помянул, им и на том свете икаться будет! Ладно… Слушай, док, я вот думал, думал — как же это мы нарвались, а? И, как в сказке: думал-думал и придумал! А ведь это ты не добил бачу в самой первой комнате, а? Больше некому. Очередь-то дал, помню, да не туда? Только так между нами, мужиками, ведь не добил, а?

Гольдин плеснул себе в стакан спирта, не разбавляя, выпил, скривился, с отвращением затолкал в себя кусок тушенки.

— Не добил, комбат. Прости, но не мог я, рука не поднялась… Уж больно симпатичный был пацан… Не смог! Да и вообще — я воевать с детьми не подписывался!

У комбата вновь задергалось левое веко, по лицу пробежала судорога.

— Не подписывался, говоришь? Ты офицер, а ведь тебе, сукин ты кот, я, твой командир, приказ отдал! Я мог бы тебя сейчас под трибунал!.. Сука ты, доктор, пидор добренький! Пожалел он, видите ли!.. Что ж ты наших-то не пожалел? 14 убитых, 27 раненых — пол-роты!.. Мы ведь друзьями были, верил я тебе!..

— Приказ… — с пьяной покорностью повторил Гольдин и прищурился: — А ты бы под таким приказом подпись поставил?

Комбат крутнулся на табуретке, сорвал со стены висящий на ней автомат Гольдина, дал три короткие очереди в потолок палатки. На белой простыне отчетливо проступила буква К.

— Вот тебе моя подпись. Узнал?

В палатку влетел испуганный дежурный сержант-фельдшер.

— Что случилось, товарищ капитан?

— Ничего, все нормально, случайность, — усмехнулся Король. Сержант взглянул на недопитую бутылку спирта, понимающе хмыкнул и испарился.

— Все понял, комбат, трибунал так трибунал! — затряс головой доктор. — А пацана я все равно убить не мог! Это ж… надо в себе через что-то такое переступить, что потом и человеком сам себя не признаешь. Зверем надо быть, фашистом, падлой последней!

— Ты, стал быть, у нас человек! Единственный! Честь и совесть батальона! — Комбат с трудом цедил слова, сдерживался, видно, из последних сил. — Ну что ж, человек, тогда за мной шагом марш! Пистолет оставь, не на дуэль зову! С говном не дерусь. Покажу тебе кое-что.

Шатаясь, Гольдин поплелся за комбатом.

Темнело. Ужин закончился, народ разбредался по палаткам. Но в палатке медсанбатовского «морга» еще работали. На двух столах обмывали и зашивали сразу двоих покойников: лейтенанта Черниченко и сержанта Равиля Нигматуллина. Еще лежали в ряд у входа в палатку в окровавленной, грязной одежде — ждали очереди. «Самая спокойная очередь!» — мелькнула пьяная мысль и, словно застыдясь, исчезла.