Ты мне не пара? - [10]

Холодный и высокомерный Бернард Дэниел превратился в неистового пылкого любовника. Эта метаморфоза была такой же стремительной, как в Сент-Юлиане день сменялся ночью.

Конечно, его можно было простить. Он не был самим собой, на него повлияли и сильная душевная боль, и чувство одиночества. О, было множество причин, объяснявших, почему он временно потерял контроль над собой. А что могло оправдать ее поведение? Почему она добровольно обвила его шею, словно старалась удержать его около себя, целовала его в ответ, позволила прикасаться к своему обнаженному телу, прикрытому только символическим бикини?

Почему, когда он нетерпеливо срывал с нее полосатый лоскут ткани, она не сделала ни одного движения, чтобы оказать сопротивление? А когда он коснулся ее грудей и наклонил голову, чтобы поцеловать их, почему она выгнулась навстречу ему, вместо того чтобы вырваться из его объятий, как обычно поступает женщина, попавшая в неприятную для себя ситуацию? Чем она могла объяснить сладкую истому, разлившуюся по телу, и острое чувство ожидания близости?!

Если подумать, разгадка всего этого была вполне очевидна. Нет, это не тропическая лихорадка заставила ее забыть о стыде. Это чувство начало медленно зреть еще несколько месяцев назад, с того самого дня, когда она впервые появилась в саду Геснеров. Бернард тогда чуть не натолкнулся на нее. Элина поспешила спрятаться за деревом и из своего укрытия наблюдала за ним. Бернард показался ей красивым, но зловещим ангелом. И, несмотря на холодный блеск его глаз, резкий голос, в глубине души у нее затеплилась слабая искра. Эта искра тлела и тлела, ожидая момента, чтобы вспыхнуть ярким пламенем.

Элина готова была обманываться, гнала от себя мысль, что этот надменный красавец к ней абсолютно равнодушен. Разумеется, она знала, что он помолвлен с Сильвией и собирается вскоре на ней жениться.

Должно быть, женщина, которую влечет к мужчине, становится слепой и глухой, иначе вряд ли она была бы способна надеяться, что он может обратить свой взор на простушку, к каковым относила себя Элина Таннер, в то время как его сердце занято красавицей, подобной Сильвии.

Но Сильвии больше нет. И, может, по этой причине Бернард обратил на нее внимание. Даже одержимая страстью, она понимала, что он хочет забыться, унять свою боль. Чувствуя это, она не постыдилась открыть ему объятия, желая облегчить его страдание. В иных обстоятельствах этого бы не произошло.

Он бросил на пол последнюю деталь ее бикини, расстегнул пояс на шортах. Она помогла ему. Бернард повернулся на бок, отшвырнул в сторону одежду, а затем принял прежнюю позу. Сильно придавив ее к кровати, он сразу же оказался внутри нее, обуреваемый ослепившей его страстью.

Она с каким-то торжеством, с какой-то радостью приняла его, вбирая в себя его боль, его муку, которые стали ее собственными. Она добровольно пошла навстречу его безмолвному желанию, стараясь следовать любой его прихоти. Если бы это было в ее власти, она вернула бы ему Сильвию, несмотря на то что обрекла бы себя тем самым на жестокие страдания.

Но при чем здесь ее страдания? Стоит ли вдаваться в причины того, что с ней произошло? Не приведет ли это к тому, что ее сердце сожмется от унижения и раскаяния? Элина прогнала тревожные мысли и полностью отдалась его воле.

Движения Бернарда были сильными и яростными, словно за ним гналась стая волков. Элина старалась следовать его бурному ритму. Через мгновение тела обоих свело мучительно-сладкой судорогой.

Все закончилось так же стремительно, как и началось. Наступила тишина, слышно было лишь, как дождь стучит по листве. Буря налетела мгновенно. Солнце скрылось. Ливень разразился словно специально для того, чтобы смыть следы их позора.

Не глядя на нее, Бернард встал, собрал одежду и натянул ее на себя еще быстрее, чем снимал. Элина подумала, что сейчас он так же молча покинет комнату. Но он остался. Медленно оделся, подошел к балконной двери и выглянул наружу.

Не выдержав тягостного молчания, Элина тоже поднялась и, закутавшись в простыню, подошла к нему.

— Скажи что-нибудь, Бернард, — попросила она шепотом.

Грусть застыла в его глазах, устремленных куда-то вдаль. Казалось, он следил за дорогим его сердцу кораблем, уплывавшим за горизонт.

— Бог мой, что же я могу сказать?

Она почувствовала, что ее начинает трясти, как в ознобе. Дрожь становилась все сильней и сильней.

— Скажи, что не возненавидел меня за то, что я позволила этому случиться, — прошептала она. — Скажи, что не думаешь, будто все было заранее мною подстроено. Если не скажешь, я буду чувствовать себя виноватой.

Он повернулся к ней. Боже, ей еще никогда не доводилось заглядывать в такие пустые глаза. Когда он заговорил, его голос был наполнен… чем? Яростью, болью, сожалением?

— В данную минуту, — процедил он, — мне абсолютно безразлично, что ты чувствуешь. Я слишком сильно презираю самого себя.

Снова он поверг ее в шок. Ноги у нее подкосились, а кровь отлила от лица. Бернард ничего не заметил, впрочем, его это и не интересовало. Подхватив чемодан, он стремглав вылетел из комнаты, громко хлопнув дверью.

На душе у Элины стало совсем скверно.