Твой восемнадцатый век; Прекрасен наш союз… - [42]

Вот сколь важной была для судеб империи хворость малозаметного казака. Тем более что с этого как бы «всё и началось»!

1771 год. Пугачёв отправляется в Черкасск, просит у начальства отставки, но не получает. Между тем удачно лечится, узнаёт, что казачьи вольности поприжаты, что «ротмистры и полковники не так с казаками поступают».

Впервые приходит мысль бежать.

Скрылся один раз, недалеко — «шатался по Дону, по степям, две недели»; узнал, что из-за него арестовали мать,— поехал выручать, самого арестовали, второй раз бежал, «лежал в камышах и болотах», а затем вернулся домой. «В доме же ево не сыскивали, потому что не могли старшины думать, чтоб, наделав столько побегов, осмелился жить в доме же своём» (из допроса Пугачёва).

Повадка, удаль, талант уже видны хорошо — Пугачёв же ещё всей цены себе не знает…

1772 год. Предчувствуя, что всё же скоро арестуют, прощается с семьёй и бежит третий раз, на Терек. Там «старики согласно просили ево, Пугачёва, чтобы он взял на себя ходатайство за них»: ему собирают 20 рублей, вручают письма и отправляют в Петербург, просить об увеличении провианта и жалования.

Как быстро, выйдя из тех мест, где его размах не очень ценят (может быть, потому, что давно знают и мальчонкой, и юнцом),— как быстро он выходит в лидеры! Ещё понятно, если бы знал грамоту,— но нет, ему дают письма, которые он и прочесть не умеет…

Чем же брал? Как видно, умом, быстротою и, конечно, разговором: Пушкин заметил, что Пугачёв частенько говорил загадками, притчами. Уже пленённый и скованный, вот как отвечает на вопросы:

«Кто ты таков?» — спросил <Панин> у самозванца. «Емельян Иванов Пугачёв»,— отвечал тот. «Как же смел ты, вор, назваться государем?» — продолжал Панин. «Я не ворон (возразил Пугачёв, играя словами и изъясняясь, по своему обыкновению, иносказательно); я воронёнок, а ворон-то ещё летает».

Сцена очень характерная: из слова «вор» Пугачёв иронически извлекает «вóрона», складывает загадку-притчу, одновременно понятную и таинственную, сильно действующую на психологию простого казака, крестьянина, заводского рабочего. Пушкин точно знал, что притча о вороне «поразила народ, столпившийся у двора…».

Талант, повторим мы, и это свойство Пугача через толщу лет, сквозь туман предания и забвения, первым тонко чувствует Пушкин.

Осаждая крепость, где комендантом был отец будущего баснописца Крылова, Пугачёв, в случае успеха, конечно, расправился бы с семьёй этого офицера — и не было бы басен «дедушки Крылова», а пугачёвские отряды, заходившие в пушкинское Болдино, конечно, готовы были истребить и любого Пушкина… Но при том — разве Пугачёв в «Капитанской дочке» не вызывает симпатии, сочувствия? (Марина Цветаева находила, что «как Пугачёвым „Капитанской дочки“ нельзя не зачароваться, так от Пугачёва „Пугачёвского бунта“ нельзя не отвратиться».)

Разве Пушкин, хоть и шутил, не сохранил той симпатии, надписывая экземпляр своего «Пугачёва» другому поэту, знаменитому герою-партизану Денису Давыдову:

Вот мой Пугач: при первом взгляде

Он виден — плут, казак прямой!

В передовом твоём отряде

Урядник был бы он лихой.

Пушкин в начале 1830-х годов обратился к пугачёвским делам, прежде всего чтобы понять дух и стремление простого народа, чтобы увидеть «крестьянский бунт»; но к тому же поэта, очевидно, притягивали лихость, безумная отвага, талантливость Пугачёва, в чём-то родственные пушкинскому духу и дару… Мы, однако, далековато отвлеклись от наших 1770-х…

Февраль 1772-го. Власти перехватывают Пугачёва в начале пути с Терека в Петербург, и царица Екатерина лишилась шанса принять казацкое прошение от своего (в скором времени) «беглого супруга, амператора Петра Федаровича»…

Второй арест, и тут же четвёртый побег: Пугачёв сговорился с караульным солдатом — слово знал…

Он является в родную станицу, но близкие доносят; и вот уж следует третий арест, а там и пятый побег: опять — сагитировал казачков!

Затем, до конца 1772 года, странствия: под Белгород, по Украине, в Польшу, снова на Дон, через Волгу, на Урал.

В раскольничьих скитах Пугачёв представляется старообрядцем, страдающим за веру; возвращаясь из Польши, удачно прикидывается впервые пришедшим в Россию; старого казака убеждает, что он «заграничной торговой (человек), и жил двенадцать лет в Царьграде, и там построил русский монастырь, и много русских выкупал из-под турецкого ига и на Русь отпускал. На границе у меня много оставлено товару запечатанного».

Скитания, тип российского скитальца, которым столь интересовались лучшие писатели, скитальца-интеллигента, бродяги-мужика… Пушкин позже писал о российской истории, полной «кипучего брожения и пылкой бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов».

В Пугачёве сильно представлен беспокойный, бродяжий, пылкий дух и, сверх того, артистический дар, склонность к игре, авантюре.

Пугачёв играл великую отчаянную трагическую игру, где ставка была простая: жизнь…

Перед 1773-м

Приближается год, где в конце сентября начинался наш рассказ. Пугачёв по-прежнему ещё и знать не знает о главной своей роли, которую начнёт играть очень и очень скоро. Не знает, но, возможно, уже предчувствует: в Заволжье и на Урале многое узнает о восстаниях крестьян и яицких казаков, о тени Петра III, являющейся то в одном, то в другом самозваном образе.