Твой единственный брат - [6]

Поспешно натянув джинсы, осторожно глянул вниз. Девушка терла пол, нисколько не заботясь о том, что короткое розовое платье ползло кверху. И вся она была розовая, как целлулоидная кукла… 

Тут что-то шаркнуло Вениамина по кончику носа, он отпрянул, а над койкой возникло рассерженное девичье лицо:

— Больше не желаешь получить? Раз оставила в каюте, лежи, как морж, и шурши, как мышь, понял?

Вениамин лежал, улыбался, прислушиваясь к энергичному постукиванию, пришлепыванию. Потом снова над койкой появилось лицо, замерли, нахмурясь, темные густые брови. Нос аккуратный, губы полные и глаза в коричневую крапинку с зеленью.

— Как тебя звать?

— Вениамин.

— Венчик, значит. А ты ничего, симпатичный. Я ушла, — и хлопнула дверью.

Голос хороший, без всякой игры. Искренний.

Вениамин соскочил, подошел к умывальнику, глянул в зеркало. Лицо как лицо. Но чем-то оно все равно ему нравилось. И он засмеялся.

Пришел поммеханика, и точно — в облаке масла. Едва кивнул. Угрюмый и молчаливый. Вениамин опять залез на койку. Наверно, внизу, у двигателей, работают только такие, разучились из-за грохота говорить. Уйти бы к матросу какому. Из палубной команды. Вениамин уже знал, что есть такая — палубная команда. И есть машинная. Палубные — повеселее, недаром и в столовой они были шумливы, поддевали друг друга. Особенно нравился ему Сергей, Серый, Серж. Рыжий, растрепанные кудри во все стороны. И нос рыжий, даже губы. Среднего роста, плотный и подвижный. И девица рыжая на серой майке, тоже волосы во все стороны. И джинсы светло-коричневые, почти лопаются. Он как-то ночью стоял на вахте, еще при погрузке. Угощал Вениамина чаем, немного поговорили. К нему бы в каюту попасть… 

Во сне, уже под утро, Вениамину опять стало плохо. Он стонал, заехал себе коленом в подбородок, чуть не сорвался вниз.

Глянул в иллюминатор — светало. Теплоход качало равномерно, до одури. И Вениамина, значит, качало. С боку на бок. Как в люльке…  Он сполз с койки, кое-как оделся, поплелся на воздух. Прижался к фальшборту, стараясь не смотреть на море, где непрерывно и бесконечно катились волны. И даже не волны, а что-то ленивое и тягостное. Вениамин предположил, что это и есть знаменитая, тысячи раз описанная океанская зыбь. «Океанический» отдых никак не согласовывался с состоянием Вениамина. Леер тоненько подрагивал в потных ладонях, словно вызванивая некую опасность. А нечто темное под толщей воды вздымало и опускало судно, вздымало и опускало… 

Тут его и увидела давешняя коридорная, пробегавшая мимо с ведром.

— Что, Венчик, плохо? Ты иди вон туда, посередке стань, там не так выматывает. Я сейчас… 

Вениамин послушно пошел и встал на указанное место. А через несколько минут появилась она. В руках у нее была бутылка с чем-то темно-красным. Это оказался брусничный сок, терпкий и кислый. Вениамин пил, и тошнота отступала.

— Вот видишь, как хорошо.

Он покивал.

— А ты кем работаешь?

— Студент я.

— Мореманом будешь?

— Нет…  — Чуть не сорвалось: «Филолог, я», но Вениамин вовремя вспомнил, как тогда же ночью сказал рыжему Сергею, что учится на отделении журналистики. — В газете буду работать.

И сам поверил своим словам. А почему бы и нет? Язык и литературу знать будет, складно говорить умеет — что еще требуется журналисту? С ребятами с отделения журналистики он знаком. Все они, что ли, семи пядей во лбу? Ну, повезло, поступили. Он не поступал — не было публикаций в газете, — да тогда и не намечал, шел наверняка, чтоб без конкурса: парням-то на филфаке предпочтение. На вопрос в приемной комиссии: чувствуете ли призвание к учительскому труду? — ответил: а как же, чувствую, готов вернуться в свой район после учебы. Ну и что ж, чем эти слова хуже тех, что многие говорили? Прямо-таки слезно обещали участвовать в художественной самодеятельности, бегать и поднимать тяжести в сборной университета, проявлять массу других талантов. А куда что делось, как только получили студенческие билеты… 

— Журналист? А почему ты тогда с этими торгашами?

— Какими торгашами?

— Ну с этими, с Шариком и другим.

— Какие же они торгаши? Экспедиторы. А я как раз изучаю этот слой жизни. — Ловко у него получилось.

— Правда? — взгляд был недоверчивый.

— Конечно. Это очень интересная прослойка, — уверенно заговорил Вениамин. — Мы привыкли на них смотреть однозначно, а ведь и здесь, как во всех сферах нашей жизни, происходят большие изменения. Нравственные, в частности. Вот и надо показывать эти изменения.

Все-таки хорошо у него получалось. Может, и в самом деле что-нибудь этакое придумать, описать? Хотя бы для своей стенной газетки.

— Не знаю, как насчет других сфер, — медленно и четко сказала девушка, — но в этой я что-то не очень верю в большие изменения. Сама там работала.

Сейчас ей можно было дать и под тридцать. А ведь вчера, при первой встрече, Вениамин решил, что эта девчонка свою ершистость проявляет лишь для того, чтобы поменьше приставали.

— Ладно, Венчик, побежала я, — опять мягко сказала она. — Еще у капитана прибрать надо. А меня Галей звать. — И исчезла, не заметив, как вздрогнул он при этом имени.

— … О, так ты уже в цвет.

Вениамин обернулся. Широко расставив ноги в рыжих джинсах, перед ним стоял рыжий Сергей.