Твой единственный брат - [38]

— Эх, Петрович, что с самого начала без крепкого корня, то так весь свой век и промается. Я пожил в бараках, наслушался обещаний насчет богатого будущего. А бараки так и остались. Нет уж, если взялся строить, строй навек, а пришла пора ломать — не жалей… 

Потом Борис Петрович заметил, что реже стали к нему заходить друзья, с которыми строил лесопункт и которые по его же примеру перешли на новое производство. За суетой не придавал этому значения, пока Сергей, водитель его «уазика», не сказал однажды, причем уважительно:

— Правильно живете, Борис Петрович. Начальство и должно так жить, чтобы авторитет иметь.

Насторожиться бы ему в тот момент, а он просто оборвал Сергея, сказав, что нехорошо завидовать начальству, у которого круглые сутки в голове забота — план, план и еще раз план. Зачем он такую дурость сказал насчет плана? Не пытался ли этим прикрыться от самого себя — другого, которому давно уже видно, что Борис Петрович перестал сопротивляться какой-то тайной лжи и теперь лишь плывет по течению, не выстояв, растеряв что-то главное от молодых лет… 

… Долго не мог уснуть Борис Петрович, а когда забылся, наконец, навалился на него кошмар…  Посреди белоснежной операционной на белом столе под белым покрывалом лежит тело — только голова видна. К ней со всех сторон склоняются люди в белых халатах и масках. И вот в уши, прямо в белесую макушку, вонзились узкие блестящие лезвия.

«Не надо! — закричал Борис и рванулся к столу. — Не надо, это же мой брат!»

Но в операционной никто не дрогнул, все продолжали свое дело. Кто-то похлопал его по плечу и прогудел: «Успокойтесь, ничего страшного. Мы извлечем деформированный ген, вставим нормальный. Только и всего».

«Кто дал вам право резать живого человека?» — хотел крикнуть Борис, но тот же голос продолжал: «Ваш брат из тех, кто меняет лишь форму, в зависимости от обстоятельств. Теперь он станет откармливать больше свиней или еще что-нибудь выдумает. Иначе не может, иначе он не будет самим собой…  Хотя, если вы возражаете, мы можем остановить операцию, еще не поздно. Но прежде подумайте хорошенько. Возразив, вы вступаете в тот же круг: будете мучиться, страдать, так как ваш брат по-прежнему станет причинять вам боль. И не только вам, всему обществу. Ну, как?..»

«Возражаю, — тихо и твердо сказал Борис. — Эдак вы любого человека занесете в ненадежные».

«Хм… » — вроде бы с осуждением отозвался голос… 

Видение стало таять, пока не сменилось спокойным сном.

… Утром Вадим разбудил Бориса Петровича, успев, видно, похмелиться. А к обеду опять был изрядно навеселе и говорил:

— Ты не думай, не думай, что я начну пить. Я не из таких, просто момент такой. Это дурье только спивается. А я приду в себя — возьмусь, вот увидишь, возьмусь за дело. Ты только переезжай ко мне, квартиру кооперативную тебе купим, будем клубнику разводить, свиней. Ты приезжай!

Все начиналось по новому кругу… 

К вечеру, уложив брата спать, он уехал в аэропорт.

… Борис Петрович несколько раз сжал и разжал пальцы левой руки, пытаясь разогнать неприятную немоту. Глянул в иллюминатор. Красная полоса уже едва тлела, смывая границу между сферами небесной и земной. Он стал прикидывать, к кому из знакомых в областном центре можно попроситься переночевать: поезд только завтра, после обеда. А через сутки придется в конторе леспромхоза выпрашивать машину, чтобы добраться до своего лесопункта. Как там со слешаром? Все-таки установка сложная… 

Он почувствовал, что за спиной кто-то стоит, и оторвался от иллюминатора. Стюардесса — высокая и оттого немного нескладная в синей затянутой форме, — протягивала ему коричневый стаканчик. Борис Петрович хотел поблагодарить, но в этот момент грозовой раскат ударил так близко, что самолет резко качнуло вбок. Стаканчик упал, рассыпая веером брызги. Борис Петрович неловко подхватил девушку, успев заметить ее посеревшее лицо, зажмуренные глаза.

Мелькнуло видением: ночь, палатка, хлещет ливень, рассеивая сквозь парусину брызги, они с братом прижимаются друг к другу, чтобы было теплее.

Борис Петрович смочил лоб девушки минеральной водой, которую собрал со своей куртки, и сразу почувствовал, как под его ладонью затрепетали веки.

— Спасибо…  — едва слышно сказала она.

— Ничего, ничего, — улыбнулся ей изрядно полысевший человек в кожанке, кого-то сейчас ей сильно, напоминавший. — Скоро уже прилетим. А там опять за дела… 

ДОМ

Ночью Генка проснулся от скрипа половиц. В дом кто-то ввалился. Ходил по комнатам, о чем-то громко говорил, похоже, сам с собой. Там, внизу, конечно, было сыро, сквозь разбитые окна шныряли сквозняки. По крыше бесконечно бил ливень.

«Что за бродягу принесло? Не догадался бы сюда полезть», — подумал Генка, вслушиваясь. На чердаке было сухо, тянуло теплом от большого железного листа, на котором еще вспыхивали и гасли угольки. Внизу вроде притихло, и Генка задремал, сломленный тяжкой дневной усталостью, ноющей болью в руках и плечах. Но вскоре очнулся, так как гость опять заворочался, ходил по комнатам, чиркал спичками. Замерз, видно, вконец. Как бы сдуру дом не подпалил…  Генка решил окликнуть незнакомца, позвать его на чердак, здесь и сено было, и большой кусок брезента. Но тут же ему стало страшно, и он нащупал в изголовье охотничий топорик. Кто его знает, кто это, зачем занесло его среди ночи в эти глухие места, почти взятые в кольцо амурскими протоками? Тем более теперь, когда вода поднялась от августовских дождей и рыбаки не рискуют особенно удаляться от окраины города.