Твой единственный брат - [16]

Пашка не сразу пришел в себя. Он опять сидел в хвосте вертолета, прижавшись лицом к иллюминатору, машинально запоминая рельеф внизу. А когда очнулся, то увидел: что-то изменилось. Но не сразу сообразил, что именно. Потом привстал, глянул вперед, над плечами пилотов, и понял… 

Внизу, за лобовым стеклом, столбом поднимался дым из темно-зеленой котловины и упирался во что-то на полукилометровой высоте, растекаясь белесым вытянутым блином. Это и встревожило: значит, на высоте — ветер, и если он от верхних отрогов Сихотэ-Алиня повернет назад, пойдет по распадкам, то огонь поползет по склонам вниз, к городу, к проливу. Попробуй-ка его остановить… 

— Это ведь не костер, — прервал молчание летнаба первый пилот.

Тот кивнул, забыв, что пилот не видит его. Он подумал, что, конечно, двести километров до города огню так просто не отмахать, но здесь-то он бед наделает немалых. Тут, вдали от города, в бездорожье, — самые густые и ценные массивы леса. А десантников сюда можно доставить только вертолетами. Сколько же их потребуется при таком пожаре?..

… Стрекот вертолета он услышал давно, но сначала не придал этому значения. Может, потому, что чувствовал себя здесь в полной безопасности. Однако вертолет приближался, и когда он это понял, ему почти не оставалось времени, чтобы бежать.

Он спускался вдоль ручья по тропе, иногда срезая изгибы по слежавшейся за зиму, едва оттаявшей траве. Идти было легко: трава сверху высохла, побелела, не принимала солнца и была упругой. Поэтому земля прогревалась медленно, была замерзшей и плотной. И когда он бросился к ближайшему ельнику, к своей надежной тропе, то надеялся, что успеет.

Он успел. Тяжелая еловая лапа хлестнула по лицу, но эта боль была мелочью по сравнению с той, что пронзила ногу в следующее мгновение. Он провалился во тьму… 

Вертолет несколько раз облетел белый столб, раскачав его и напором вихря от винтов порвав в серо-белые клочья. Летнаб набрасывал схему местности. Затем спустились в самый низ распадка, к ручью. Здесь тайга немного расступалась, мелким редколесьем обступала русло ручья. Сесть не удалось, но можно было сбросить инструмент, палатку, продукты и спальники. Десантники спускались по веревочной лестнице, летнаб прямо в ухо кричал Глебову, инструктору группы, последние наставления:

— Потушите…  площадку вырубите…  утром будем… 

Глебов кивал. Он был немного бледен. Работы предстояло часов на пять-шесть: огонь не успел широко разойтись. Лишь бы опередить ветер…  Глебов сунул схему в нагрудный карман штормовки и стал спускаться.

Первый пилот, когда подняли лестницу и задраили люк, оглянулся на летнаба и пожал плечами: мол, кто знал? Но летнаб, думая о своем, сказал в микрофон:

— Странный пожар. В этом районе уже несколько лет никто не промышлял и грозы не было… 

— Поехали? — спросил пилот.

— Поехали.

Вертолет завис на мгновение, затем, накренившись, пошел над распадком вверх. Десантников уже не было у ручья — они пробирались к распадку сквозь тайгу. До огня было с полкилометра. Облетев дым еще раз, вертолет взял курс на город.

… В первое мгновение он решил, что уже ночь, но скоро понял: темно от густой еловой лапы. Хотел ее отодвинуть, оглядеться и шевельнулся. Тотчас от ноги прыгнула боль. Но сознания он не потерял, пересилил себя. Он не знал, что случилось, но предполагал самое худшее. А раз так, то следовало подготовиться. Что у него перелом, он не сомневался, уже испытал такую же боль. В четырнадцать лет.

Отец тогда купил ему мотоцикл, «ижак». В честь какой даты, он не помнил: отец делал дорогие подарки не раз. Они жили тогда не в этом городишке, где каждая собака тебя знает, а в большом городе, и отец крутился, умел это делать, и мог позволить себе баловать сына и дочь. Мотоцикл купили по дешевке, с рук, без документов, но почти новенький. И он гонял по ближайшим переулкам, вызывая, зависть пацанвы и обзаводясь почитателями. Потом ему пришлось удирать от гаишников. Удрать-то удрал, но от испуга не смог управиться с машиной и врезался в забор. Провалялся в постели долго, на мотоцикл больше не садился, хотя тот был целехонек, стоял в сарае под замком, ржавел. Но пацанам говорил, что машину расколотил, а сам отделался испугом, лишь ногу поломал, и это поднимало его в глазах мальчишек. Он давно уже наловчился выбирать себе друзей и быть среди них первым.

Точно так же, как тогда, если не шевелиться, кость в месте перелома тоненько постанывала. Сказал вслух:

— Ах ты сука, что же ты?..

Он старался не шевелиться, наверняка зная, что это перелом, и все же надеялся, что это — так, пустяки, просто потревожил старую боль. Вот отлежится потихоньку, пойдет, и боль рассосется, а там и перевал, и железная дорога. Ему необходимо было уйти, он был сейчас, как сам считал, на взлете после многих лет неудач.

… Вроде всё. Дышкин-один перевернул ногой валежину, но серого налета из пепла, под которым обычно таится огонь, уже не было, только чернота, потрескавшийся обрубок старого толстого дерева. Сел на него, огляделся. Дымков не видно. По пожарищу, меж обугленных лиственниц, бродили десантники. В склоне была небольшая выемка, квадратов на сорок, а дальше сопка уходила некруто в распадок, и там сгущался вечер.