Творения святого отца нашего Никифора, архиепископа Константинопольского - [3]
10. Но когда суд вышней силы, карающий злых, лишил жизни и власти боровшихся с церковью, особенно тех, которые злоумышляли против честной веры нашей, соименная миру (είρήνη) вместе с сыном Константином приняла от Бога, как отеческое наследие, державу царства, — Ирина, женщина сильная духом и любящая Бога, если можно женщиной называть ту, которая благочестивым образом мыслей превосходила и мужчин. Через нее Бог подкравшееся тогда к церкви, как змея, опасное разделение силою Своего человеколюбия привел к единению в правой вере. Решив созвать собрание священных мужей со всей вселенной в столице Вифинии Никее для пресечения заразительной болезни, она при помощи Божией выполнила свое решение. Председательствовал на соборе Тарасий, святейший предстоятель столицы, и присутствовали святейшие представители Адриана из старого Рима, Политиана из Александрии, Феодорита из Антиохии и Илии из Элии[6]. Соприсутствовать с этими избранными главами (ἐξάρχουσι) был назначен и Никифор, помимо многих своих сослуживцев, при чем ему вручено было царское воззвание к священному тому собору; объявляя через него всем чистую веру и как бы с возвышенного места провозглашая и объясняя издревле преданное начертание и почитание честных икон, он был сопричислен к священному собранию, не имея еще священного одеяния. Таков подвиг благочестия совершен был блаженным. Это первая неотъемлемая ему награда и венец, гораздо более драгоценные, чем те венки из шерсти, оливы и сельдерея, которыми древние чтили состязающихся.
11. Когда отеческое и богоизбранное собрание, водимое веянием божественного духа, благополучно ввело корабль исповедания в гавань православия и хитон церкви был снова украшен священными изображениями, а порождение ереси дало мертвый плод, тогда великий Никифор, нося (в своем имени) знамя победы, составил песнь, пронзающую и разящую врагов веры, говоря, что Христа невозможно описать по простому и неосязаемому божеству, но что Он описуем по человечеству, осязаем и сложен, из чего неопровержимо следует возможность изображать Его, если только мы не будем держаться фантастических бредней последователей Манеса. Говоря это и так думая, пребывал он как сказано, в царском секрете, занимался службою и трудился над делами общественными.
12. Но так как знал он заповедь более таинственную, повелевавшую внимать себе и быть свободным для одного Бога, ибо только так возможно отвлекаться от земного и возноситься к Богу: то он старался укрыться в уединение желанной тишины, умоляя и прибегая ко всяким просьбам, чтобы убедить увлекавших его в круговорот жизни не мешать выполнению его желания. И, конечно, убедил и скоро получил полное удовлетворение своему желанию. С этого времени, презрев докучливые собрания и шум сутолоки, увенчав шерстью пышность своего чина и сказав — прости — всему, что зовет к расслаблению, изнеженности и телесному сладострастию, переселяется он на один холм против Воспора Фракийского, ничего не неся с собою на новый Кармил, кроме милоти[7] Илии, т. е. нестяжательности, которая по истине созидает первое убежище для добродетели, и приобретение которой дарует бессмертие и любовь к жизни ангельской. Итак, избрав ее в сотоварищи и возлюбив ее более, чем другие любят камни Суфирские и ткани Сирийские, сей великий купец, как сказано, отправился на новый Кармил, который казался непривлекательным, благодаря дикости и пустынности представлялся непригодным для обработки по отвесности вершины горы, безводным, не орошенным и совершенно негодным, потому что он был лишен даже дождевого орошения, вследствие своей крутизны.
13. И зачем распространяться много о суровости местности и о неудобствах ее расположения, когда желающий лучше всякого описания может сам познакомиться с нею и решить, чем она была и что из нее сделалось? Сбросив с себя, как старое и рваное платье, дикость и запустение, удалив от себя бесплодие, чтобы сделаться плодородной, и орошаясь сверху дождем при помощи расселин, проходивших от одних водоемов до других, взаимно сообщавшихся, она превзошла красоту дворца Алкиноя и Ксерксова золотого платана настолько, насколько истина выше мифических выдумок. Освященная храмами мучеников, которые были все разукрашены изображениями их подвигов, она (местность) уподобилась, чтобы сказать словом Писания, раю Божию. Кто не подивится пригодности ее и удобствам для обитания, прежде даже чем сам испытает? Итак, он основал честной сонм священных мужей для непрестанного славословия Бога, с коими и сам непрестанно, в ночное и дневное время выстаивая молитвы и службы и наслаждаясь высшей мерой воздержания, занимался чтением божественных книг и науками, не желая и слышать о Сиракузском столе и питаясь яствами, достаточными (только) для поддержания жизни.
14. Так как вспомнил я о науках, то считаю приятным отступлением напомнить об усердии к ним и о высоте в них сего мужа. С изучением Св. Писания соединял он занятия и светскими науками для того, чтобы при научении сильнее убеждать, а с другой стороны для того, чтобы изобличать нелепость заблуждений. Как достоинство закона сказывается в понимании справедливого и несправедливого, чтобы каждому из тяжущихся присуждать достойное воздаяние, так и полнота образования требует изучения того и других. Не ставим мы их рядом, нет: служанка не может соперничать с госпожою, ни сын рабыни не может равняться с сыном свободной, как было сказано Аврааму. Как силен он был в грамматике, ее частях и формах, при помощи коих отличается правильно написанное от неправильного, исправляется греческий язык и определяется размер стихов, — известно тем, кто хоть немного понимают это искусство. Насколько сладкоречивым и медоточивым являл он себя в многозвучной свирели риторов нетрудно видеть: удаляя приторное и лишнее, и все то, что походило на софистическую бессодержательность и болтовню, он старался придать приятность и красоту сочинению путем ясности и чистоты.
