Улица моего детства в Виннице
Одним концом упиралась она в район бульвара и садов, где в чистеньких двухэтажных домах в окружении модных врачей, нотариусов и адвокатов проживал цвет еврейской буржуазии. Наиболее шикарные из этих домов почтительно именовали у нас особняками. А особняком из особняков заслуженно считался белоколонный трехэтажный дом на пригорке, окруженный каменным забором с причудливыми, какими-то пузатыми столбами.
Там жил один из самых крупных городских богачей по фамилии Львович — акционер сахарозаводческих компаний, владелец паровых мукомолен, известный хлеботорговец. Даже мы, мальчишки, пересказывая друг дружке прочитанные "сыщицкие" романы, так описывали миллионеров из натпинкертоновских небылиц: "Нью-йоркский банкир был набит золотом, как Львович!"
Старшие, правда, чаще говорили: "Скуп, как Львович, — у него и снега зимой не выпросишь". Говорили с оглядкой — уж очень многие зависели от Львовича, как говорится, с потрохами, подрабатывая и прирабатывая, но отнюдь не зарабатывая на сносную жизнь в многочисленных владениях Львовича. А многие не имели права забывать, что на деньги Львовича содержится духовная школа для бедняцких детей, именуемая в городе "Талмудторой".
Подпевалы богача неустанно твердили: "А когда надо похоронить нищего, разве не Львович подбрасывает пару-другую рублей людям из "Хевре-кадишим"? А когда надо сколотить приданое бедной невесте, разве не у Львовича берет пятерку "Гимнас коло"? Так по-еврейски назывались "Братство религиозного погребения" и "Благотворительное общество изыскания приданого для неимущих невест".
Бедняцкие семьи, испытавшие на себе покровительство филантропов из этих, поддерживаемых местных раввинатом, учреждений, надолго попадали к ним в кабалу.
Но об этом я узнал значительно позже. А в ту пору на меня завораживающе действовало связанное с именем Львовича красивое и столь ласковое на слух слово "благотворитель". В сочетании со знакомым нам по книгам великосветским словом "вилла" — так называли у нас особняк сахарозаводчика — слово "благотворитель" одурманивало винницких ребят.
Другой конец моей улицы приводил в квартал еврейской бедноты, вернее, ужасающей нищеты. В незапамятные времена там ухитрились налепить одноэтажные приземистые домишки так, что состояло они в основном из одних подвалов. За подслеповатыми окнами ютились в них многодетные семьи. И с первыми же лучами весеннего солнца жизнь бедняков выплескивалась на замусоренные узенькие улочки, где с трудом удавалось разъезжаться двум встречным повозкам, именовавшимся у нас фурами.
В дореволюционное время этот район, называемый Иерусалимкой, считался классическим образцом проклятой "черты" оседлости, учрежденной царизмом для бесправной еврейской бедноты. "Черта" представляла собой царский вариант разработанного монархическим правительством Пруссии закона о лишении немецких евреев права свободного передвижения из одного места страны в другое.
Любой уголок Иерусалимки был кричащим символом беспросветной нищеты. Вот почему в послереволюционные годы каждый кинофильм, обнажающий пресловутую "черту", обязательно снимали "на натуре" среди нищего хаоса Иерусалимки. Кому знакомы прекрасные улицы и парки сегодняшней Винницы — цветущего областного центра Советской Украины, живописного города, опоясанного затейливой лентой Южного Буга, — тем трудно, просто невозможно даже представить себе, что такая чудовищная "натура" могла в действительности существовать.
Самым близким мне человеком с Иерусалимки был словоохотливый и неунывающий портной Хаим Пекер, подгонявший под меня саржевые костюмчики, из которых вырастал мой старший брат. В наших краях общительный голодранец Пекер был еще известен и тем, что четверо его пошедших в мать детей были огненно-рыжими, а другая четверка, в которой возобладали отцовские гены, отличалась смоляно-черными волосами.
Не шибко имущие заказчики изредка доверяли Пекеру только "перелицовку" и "штуковку", и неудивительно, что восемь детей портного — мал мала меньше — питались впроголодь.
Сегодняшнему советскому читателю трудно поверить, что такие бедняки вроде Хаима Пекера могли существовать. О нет, они были, они существовали, они чахли от голода во многих городах и местечках до установления на Украине Советской власти, раз и навсегда сломавшей проклятую "черту". Настроения и миросозерцание этих несчастных людей отражает протяжная грустная песня, не раз слышанная мною в детстве от нищего портного. Вот она в моем точном переводе:
Ой, если еврей-бедняк имеет дочку
Пусть она красавица на весь белый свет,
Никто не берет ее в невесты.
А почему?
Потому что у отца денежек нет.
А если еврей-богатей имеет дочку
Пусть она косая и страшна на вид,
Сам раввин приходит к ней сватом.
А почему?
Потому что папаша деньгами набит.
Ой, если еврей-бедняк задолжает
Домовладельцу пару монет,
Его на улицу выбрасывает пристав.
А почему?
Потому что у бедняка денежек нет.
А если еврей-богатей не заплатит
В казначейство большой налог,
Присяжный поверенный его выручает.
А почему?
Потому что у богача денег мешок…
Львович и Пекер.
