Творения святого отца нашего Никифора, архиепископа Константинопольского - [2]

5. Случилось, что в то время, когда Константин[4] держал бразды царской власти, Феодор исполнял должность нотария и служил в царском секрете. Украшенный чистым светом правого исповедания и веры, как другой Авраам, он был обвинен через донос перед жестоко гнавшим ее (веру), что почитает иконы Христа, Его пречистой матери и всех святых. Враг истины, благодаря неожиданности слуха, возмутившись приказал, чтобы тот предстал перед ним и немедленно оправдался в распространившейся относительно его молве. Феодор явился, как на пир, и, не признавая за собой вины, слух признал совершенно истинным. Когда царь узнал истину, а непреклонная твердость мужа, придавшая силу его упорству, воспламенила его гнев, он разразился необычайными угрозами и присудил его, как преступника, к бичеванию. Не смирив его поруганием, судья свирепо взглянул на него, отнял у него плащ и чин и присудил к тяжелой ссылке.

6. Спустя некоторое время, царь приказал вызвать его из Пимолиссы — ибо эта крепость была назначена для ссылки — и возвратить в столицу, надеясь, казалось, что суровое обращение с ним научило его признавать хорошим то, что считал таковым сам, но нашел его тверже алмаза, выше угроз и запугивания и готовым к другим, если потребуется, более суровым наказаниям. Он безбоязненно шел на это и хотел скорее украситься язвами Христовыми, чем преступить церковные законоположения, позволяющие по обычаю апостольскому и отеческому изображать Христа Бога нашего и поклоняться Ему. Когда святой муж устами исповедал спасение и признал себя принадлежащим к стороне, противной тирану, то подвигнул его к другим родам пыток, которые он перенес весьма твердо и был изгнан в Никею Вифинскую, где, проведя благочестиво остаток жизни и дав всем пример твердости в истинной вере, преставился к жизни вечной и покою в чаянии получить награду за труды в то время, когда будет исследоваться все, содеянное нами.

7. Соединенная с ним божественным законом жена, любившая и Бога, и мужа, всюду сопровождала своего супруга в опасностях, ссылках, в печалях, оружии правды, по божественному апостолу, десными и шуими (2 Кор 6, 7), т. е. в горе и радости. Подвизаясь вдвоем и поощряя друг друга к добродетели, они были не менее соединены духом, чем их тела. После блаженной кончины сожителя она долгое время жила с сыном, который именно в это время изучал светские науки и трудился над усвоением каллиграфического искусства. Он взят был на службу писцом в царский тайный приказ, ибо (данное этой должности) название Асекретис (=ά Secretis) на латинском языке означает того, кто (служит) при тайнах (в тайном отделении). Она видела также его блистающим светочем, поставленным на свещнице высшего священства и непрестанно испускавшим свет по стезям нашим, и до самой глубокой старости, как известно, пользовалась от него подобающим родителям, после Бога, почтением. Признав непрочность этой жизни подобно ткани из нитей паутины, она вступила на поприще аскетических состязаний и, борясь с врагом, победила его и достойно окончила течение своего призвания, в смерти она облеклась венцом бессмертия, участвуя с девами в брачном празднестве и сохраняя свою лампаду неугасимою елеем добродетельности. О счастливый сын, получивший столь добрую рекомендацию в благочестии своих родителей! О счастливые родители, получившие сына, столь преуспевшего в добродетели!

8. Но относительно родителей праведника слово, оказываясь ниже их заслуг, здесь оканчивается. Предстоит сказать, как сам он создавал себя на основании добродетели и, говоря словами пророка, восхождения в сердце своем положи (Пс 83, 6), хотя слово колеблется при мысли говорить не в меру высоты заслуг, даже если бы справедливый слушатель и не требовал, чтобы оно было в меру этой высоты. Итак, значительно сокращая и облегчая себе затруднения, я попытаюсь рассмотреть кое-что из содеянного им и по частям показать вам целое, как по когтям льва.

9. Царь и двор имели в нем, знаменитом словом, как бы некое божественное украшение и славу, как Филипп — Пеаниейского оратора. Он не был многоречивым декламатором льстивых речей, говорившим приятное в погоне за похвалами. При случаях, звавших говорить, он предлагал слово, не ласкавшее слушателя отборными выражениями, а такое, которое имело в виду невычурно и просто оказать пользу. Когда некоторые в то время, из числа управлявших Ромейской империей, потерпели крушение относительно правой веры, он, насколько было в его силах, остановил волнение. С горделивым намерением уничтожить издревле, по обычаю апостольскому и отеческому, хранимое непорочною церковью предание, т. е. изображение и почитание священных икон, и как бы боясь взирать на Христа, представленного в телесных чертах, они, подобно свиньям, все сразу обрушились на ее благолепие. Закрасив всякое богомужное изображение претерпевшего плотию за грехи наши Христа, истинного Бога нашего, как и телесные изображения всенепорочной Его Матери и от века угодивших Ему святых, задумали они созвать в царствующем городе местное собрание епископов[5], истинно сказать, фарисейский синедрион. Беснуясь против Христа, те подверглись вине богоубийства, а эти, взирая помутившимся взглядом на телесное изображение Его, стяжали себе достоинство христоборцев. Черпая оправдания для себя из не связанных между собой текстов Св. Писания, обрезая неразумно изречения из отеческих слов, говоренных против идолов, сокрыв незрелым определением искомое и