Творения - [12]

Идут слова, молчаний Каины^*, —

И эти падают святые.

И тяжкой походкой на каменный бал

С дружиною шел голубой Газдрубал.

<1915>

83 . "Ни хрупкие тени Японии…"

Ни хрупкие тени Японии,

Ни вы, сладкозвучные Индии дщери,

Не могут звучать похороннее,

Чем речи последней вечери^*.

Пред смертью жизнь мелькает снова,

Но очень скоро и иначе.

И это правило — основа

Для пляски смерти и удачи.

<1915>

84 . Зверь + число

Когда мерцает в дыме сел

Сверкнувший синим коромысел^*,

Проходит Та^*, как новый вымысел,

И бросит ум на берег чисел.

Воскликнул жрец^*: «О, дети, дети!» —

На речь афинского посла.

И ум, и мир, как плащ, одеты

На плечах строгого числа.

И если смертный морщит лоб

Над винно-пенным уравнением,

Узнайте: делает он, чтоб

Стать роста на небо растением.

Прочь застенок! Глаз не хмуря,

Огляните чисел лом.

Ведь уже трепещет буря,

Полупоймана числом.

Напишу в чернилах: верь!

Близок день, что всех возвысил!

И грядет бесшумно зверь

С парой белых нежных чисел!

Но, услышав нежный гомон

Этих уст и этих дней,

Он падет, как будто сломан,

На утесы меж камней.

21 августа 1915

85 . "И снова глаза щегольнули…"

И снова глаза щегольнули

Жемчугом крупным своим

И просто и строго взглянули

На то, что мы часто таим.

Прекрасные жемчужные глаза,

Звенит в них утром войска «вашество».

За серебром бывают образа,

И им не веровать — неряшество.

Упорных глаз сверкающая резь

И серебристая воздушь.

В глазах: «Певец, иди и грезь!» —

Кроме меня понять кому ж?

И вы, очаревна, внимая,

Блеснете глазами из льда.

Взошли вы, как солнце в погоду Мамая,

Над степью старою слов «никогда».

Пожар толпы погасит выход

Ваш. Там буду я, вам верен, близь,

Петь восхитительную прихоть

Одеть холодных камней низь.

Ужель, проходя по дорожке из мауни^*,

Вы спросите тоже: «Куда они?»

Сентябрь-октябрь 1915

86 . Пен пан

У вод я подумал о бесе

И о себе,

Над озером сидя на пне.

Со мной разговаривал пен пан

И взора озерного жемчуг^*

Бросает воздушный, могуч меж

Ивы,

Большой, как и вы.

И много невестнейших вдов вод

Преследовал ум мой, как овод,

Я, брезгая, брызгаю ими.

Мое восклицалося имя —

Шепча, изрицал^* его воздух.

Сквозь воздух умчаться не худ зов.

Я озеро бил на осколки

И после расспрашивал: «Сколько?»

И мир был прекрасно улыбен,

Но многого этого не было.

И свист пролетевших копыток^*

Напомнил мне много попыток

Прогнать исчезающий нечет

Среди исчезавших течений.

<Конец 1915>

87 . "Моих друзей летели сонмы…"

Моих друзей летели сонмы.

Их семеро, их семеро, их сто!

И после испустили стон мы.

Нас отразило властное ничто.

Дух облака, одетый в кожух,

Нас отразил, печально непохожих.

В года изученных продаж,

Где весь язык лишь «дам» и «дашь».

Теперь их грезный кубок вылит.

О, роковой ста милых вылет!

А вы, проходя по дорожке из мауни^*,

Ужели нас спросите тоже, куда они?

Начало 1916

88 . "Моя так разгадана книга лица…"

Моя так разгадана книга лица:

На белом, на белом — два серые зня^*!

За мною, как серая пигалица^*,

Тоскует Москвы простыня.

<Начало 1916>

89 . "О, если б Азия сушила волосами…"

О, если б Азия сушила волосами

Мне лицо — золотым и сухим полотенцем,

Когда я в студеном купаюсь ручье.

Ныне я, скромный пастух,

Косу плету из Рейна и Ганга и Хоанхо^*.

И коровий рожок лежит около —

Отпиленный рог и с скважиной звонкая трость

<1916>

90 . "Вновь труду доверил руки…"

Вновь труду доверил руки

И доверил разум свой.

Он ослабил голос муки,

Неумолчный ночью вой.

Судьбы чертеж еще загадочный

Я перелистываю днями.

Блеснет забытыми заботами

Волнующая бровь,

Опять звенит работами

Неунывающая кровь.

<1916>

91 . "Где, как волосы девицыны…"

Где, как волосы девицыны,

Плещут реки, там в Царицыне,

Для неведомой судьбы, для неведомого боя,

Нагибалися дубы нам ненужной тетивою,

В пеший полк 93-й,

Я погиб, как гибнут дети.

19 мая 1916

92 . "Татлин, тайновидец лопастей…"

Татлин^*, тайновидец лопастей

И винта певец суровый,

Из отряда солнцеловов^*.

Паутинный дол снастей^*

Он железною подковой

Рукой мертвой завязал.

В тайновиденье щипцы.

Смотрят, что он показал,

Онемевшие слепцы.

Так неслыханны и вещи

Жестяные кистью вещи^*.

Конец мая 1916

93 . "Веко к глазу прилепленно приставив…"

Веко к глазу прилепленно приставив,

Люди друг друга, быть может, целуют,

Быть может же, просто грызут.

Книга войны за зрачками пылает

Того, кто у пушки, с ружьем, но разут.

Потомок! От Костомарова^* позднего

Скитаясь до позднего Погодина^*,

Имя прочтете мое, темное, как среди звезд Нева,

Среди клюкву смерти^* проливших за то, чему имя старинное «родина»,

А имя мое страшней и тревожней

На столе пузырька

С парой костей у слов: «Осторожней,

Живые пока!»

Это вы, это вы тихо прочтете

О том, как ударил в лоб,

Точно кисть художника, дроби ком,

Я же с зеленым гробиком

У козырька

Пойду к доброй старой тете.

Сейчас все чары и насморк,

И даже брашна^*,

А там мне не будет страшно.

— На смерть!

2-я половина 1916

94 . "Ласок…"

Ласок

Груди среди травы,

Вы вся — дыханье знойных засух.

Под деревом стояли вы,

А косы

Жмут жгут жестоких жалоб в жёлоб,

И вы голубыми часами

Закутаны медной косой.

Жмут, жгут их медные струи.

А взор твой — это хата,

Где жмут веретено

Две мачехи и пряхи.

Я выпил вас полным стаканом,

Когда голубыми часами

Смотрели в железную даль.

А сосны ударили в щит

Своей зажурчавшей хвои,

Зажмуривши взоры старух.

И теперь

Жмут, жгут меня медные косы.