Твёрдость по Бринеллю - [80]

Она встала, вернулась в комнату, присела к столу — дожидаться конца спектакля. Он — следом. Все тот же. Прежний. Ни следа уныния. Хорошо играет. Высоко подняв брови: «Станцуем?» Ищет музычку. Приятная, старая… Подает ей руку. Она идет навстречу, танцует на «пионерском» расстоянии, его рука напрягается, но ее сопротивления не преодолеть; сам весь вибрирует… «Расслабься», — недоволен, а у нее только спина напряжена и руки, а ноги просто подгибаются от слабости, она не попадает в его путаный такт, противно шлепает тапочками по полу при каждом шаге, наступает ему на ноги… Все-таки он продолжает на нее действовать как удав на кролика: в его присутствии на нее вдруг наваливается одеревенение. Смеется, шутит, ходит, рассуждает, а сама как сомнамбула — нервная система ее сама затормаживается, чтобы оберегать от его влияния: ест она — и не чувствует вкуса, не насыщается, смотрит — и не видит, слушает — и не запоминает. Как будто отсутствует, только мысль настороже. И все равно прорывается через эту блокаду страдание — то, закоренелое, та давняя обида. Да и то — как она тогда, в те годы, умом не тронулась, до сих пор удивляется. Три года ежедневно, ежечасно думать об одном и том же, не прожить, а выстрадать каждый миг… Видно, организм ее был очень крепкий, особенно голова — не сорвалась, выжила: А сейчас — зачем ей это страдание?

— Ну что ты вздыхаешь? Несчастная, что ли? — заметил Шурик.

«Ах, так вот что тебя беспокоит… Знает кошка…» — Марина усмехнулась. Пять лет назад при встрече она уже спокойно могла сказать ему: «Я любила тебя. Но ты как черная кошка мне дорогу перебежал — вся жизнь наперекосяк пошла». Помнит, видно, эти слова, убедиться хочет, что у меня сейчас все хорошо, чтобы камень с души столкнуть. Кабы я замужем была, пристроена — и ему печали никакой. Ну что ж, утешим…

— Нет, почему, я не могу сказать, что я несчастна, скорее, наоборот.

— Ну вот, — вздохнул облегченно, — ты и не можешь быть несчастна: у тебя две здоровые дочери, родители есть, чего еще желать?

Марина криво усмехнулась: «Чего уж, нам и этого хватает, правда, иной день жить не на что, соседи в коммуналке всю плешь проели, а так — ничего…» — она шлепает тапочками.

— Я считаю, что Бог меня не обидел: от многого (а мысленно: «от многих») уберег, многого не дал. Но ведь сколько кому дается, столько от него же и отнимается. (Это непреложный закон жизни, но Шурик, похоже, этого закона не знает, или считает, что он не для него.) Так что…

— А чего тебе не хватает? У тебя все есть, — убежденным тоном говорит он, то ли имея в виду кусок хлеба и крышу над головой, то ли уверенный, что своим заявлением мигом разрешит все ее проблемы.

«Да… вот только бывший супружник, к-козел, — вспомнила последние неприятности Марина, — уволился с работы… думает, что отыщет новую, как будто инженеры сейчас кому-то нужны, рабочих вон и тех увольняют… Он безработный, а мы — третий месяц живем на одну зарплату… С паршивой овцы хоть шерсти клок — и той нет. А так… все есть», — Марина желчно усмехнулась.

— Да, у меня все есть…

Шурик утвердительно кивнул.

«Правда, в отличие от тебя, у меня нет квартиры, дачи, автомобиля, доходной работы, семьи, всемогущего папы — основоположника всего благополучия… Но у меня есть радость предвкушения, что все это, возможно, когда-нибудь появится. И я счастлива тем, что у меня еще будет чему радоваться — ведь все еще впереди!..» — Марина почему-то свято в это верит…

Танец кончился.

— Ну, чем тебя еще развлечь? — Шурик хочет быть интересным. — Хочешь фотографии посмотреть?

Марина мысленно закатывает глаза: «О-очень весело…»

— Давай.

Шурик демонстрирует ей осколки своей юности. Раньше смотрела бы с обожанием. Теперь — равнодушно… почти. Показывает фотографии детей. Марина (мысленно) скрежещет зубами: «Думает, что это его дети… Как он не понимает, что для меня это в первую очередь ЕЕ дети, а отцом у них мог быть кто угодно…» Вот к ее дочкам отец-подлец даже и не заглядывает, бутылкой не заманить, потому что это ее дети, и только ее. Нужны-то дети мужикам!.. Им другое нужно. Вот и этот: «Выпьем и станцуем!»

Опять Марина, не в такт, бьет тапочками по полу. Опять Шурик весь дрожит, а Марина упирается спиной и вдруг хохочет — над всей нелепостью этого танца, не в силах сдержаться после их безмолвной борьбы. Шурик ослабляет напор. И вдруг:

— В пятницу готовься к бане. Я тебе все-таки покажу настоящую баню.

«Ага, по новому кругу пошел, кажется, это финал. Шурик явно играет на том, что я когда-то любила попариться. Ай да Шурик! Две миссии решил разом исполнить, широким фронтом пошел: и меня „утешит“, и перед друзьями-потаскунами похвастается, что у него тоже есть любовница, и он ее тоже парит в баньке… Ах, хват!»

— А чай из самовара будет?

— Ну, это уж дома…

— А тогда — ешьте сами с волосами. Морозиться после баньки не хочу. Да и в баньку вашу не хочу. Я как-то больше к русским, по-черному, привыкла, чтоб там… мыться можно было.

— Значит, ты ничего не понимаешь в банях!

Злится. А сам уже надоел. Дурак. Примитив. Животное. Человеческих слов для нее не нашел. Поговорить, утешить не смог. Истукан… Она-то любила его другого, думала, он лучше. Идеализировала. А нет — такой же козел, как все. Она-то мечтала: всю себя ему отдаст, будет нежной и верной спутницей жизни — такой она должна была быть, такой ей быть предназначалось, — а что из нее вышло?.. Ни мужик, ни баба… Но, впрочем, не надо ему сейчас — про «ложку» и про «козла», про «истукана». Не поймет. Танец кончится — тихонько к двери, тапки в сторону: «Дети ждут, пора», — глупой куклой мило кивнуть: «До встречи, да-да, обязательно…» И исчезнуть. Эх, Шурик!.. Навсегда.