Твёрдость по Бринеллю - [82]

Но вот мать засобиралась домой. Дети, по малолетству своему, спали. И Валентина осталась — один на один — со своим гостем. С мужчиной.

Из светлой кухни вскоре они перебрались в освещенную ночником комнату.

— Валь, поставь пластинку, — тут же попросил Илья. — Что-нибудь медленное.

Через минуту они уже танцевали, и Валю била неуемная дрожь, а душа и тело тянулись каждой клеточкой к мужчине, который — из-за нее, издалека, к ней… От слабости у нее начали подгибаться колени. Илья почувствовал ее состояние, поддержал, уверенно и искусно поцеловал… Валя не сопротивлялась, только безотчетно впилась в его плечи кончиками пальцев… Он целовал снова, снова… Наконец она очнулась.

— Ну ладно, я тебе постелю здесь, а сама с детьми лягу. Поздно уже, завтра мне на работу…

Она принесла простыни.

— Не уходи от меня, ложись со мной, — ласково попросил Илья.

«Ну что ж, — тут же рассталась с последними колебаниями Валентина. — Обстоятельства изменились, пионерского первого знакомства у нас не вышло. Присматриваться придется иначе — в процессе, так сказать». В темноте она разделась, нашла его руку и легла рядом с его теплым, мягким телом.

***

Утром она наказала Илье «есть там, что найдет на кухне» и повела ничего не понявших спросонок детей в садик, а потом отправилась на завод, где о работе думать, конечно, не могла, а только прокручивала в мыслях события вчерашнего дня и непрестанно, безотчетно улыбалась, чем вводила в состояние беспокойного любопытного зуда своих коллег. «А мужик он оказался ничего, — подвела она итог. — Крепкий мужик, даже слишком. Любить умеет… В общем, неплохой мужик».

Отпросившись у начальника с обеда, она побежала домой — как-то там гость один? Хорошо, что за этим днем следовали два выходных — можно было вполне беспрепятственно проводить время вместе.

Илью она застала за мытьем полов.

— А я решил — чтобы без дела не сидеть: люблю мыть полы!

Валентина с ужасом вцепилась в тряпку, но он отослал ее на кухню:

— Иди, там уже суп остывает.

На кухне был домовитый порядок: что-то шкварчало в сковородке — значит, ждал к обеду, чудак-человек. В кастрюле она обнаружила мутное варево — как оказалось, это был «тундровый суп», сваренный из найденных «подручных средств».

Илья незаметно подкрался сзади и мягко обнял ее. Валентина сразу сомлела. Напевая, он потащил ее в комнату, на диван, где ей пришлось забыть о своей стыдливости: первый раз она принимала мужчину среди бела дня, не особо заботясь о чувствах мадам Нравственности. И там у них все сразу получилось, не то что накануне, когда Валентина только вспоминала запах мужчины и привыкала к близости его. Сейчас же она помнила о присутствии его каждой клеткой своего тела, и вчерашняя только схема чувства сегодня наконец налилась плотью.

Потом Илья побежал в магазин за бутылочкой вина, вернулся через час — заблудился в незнакомом районе, и они сели к столу. Валентина ела тундровый суп да нахваливала, а Илья только наливал себе вино, отказываясь от закуски. Валя не могла понять: да в чем дело?

— Тебе, наверно, наша еда не нравится? Ну что ты любишь?

Она не знала, чем попотчевать дорогого гостя: деликатесов у нее не было, но пища была сытная, вполне, по мещанским понятиям, приемлемая.

— Да сыт я, — отнекивался Илья. — Хотя… вот строганинки бы поел.

— А что это такое? Я слыхала, строганину из оленины делают, а у нас ее нет.

— А говядина есть в морозилке?

— Есть.

— Так я тебе сейчас устрою строганину. Язык проглотишь!

Валентина достала из холодильника смерзшийся кусок мяса и подала его Илье. Непонятно было только: как это можно есть? На всякий случай, она заранее сморщилась. Но Илья взял нож и отщипнул несколько тонких стружечек от заледенелого мяса, потом обмакнул один кусочек в солонку и засунул в рот, показывая, как это делается в тундре.

— Попробуй, — он зажмурил глаза от удовольствия.

Валентина со страхом обмакнула холодный кусочек в соль и проделала то же самое: оказалось, это, в самом деле, очень вкусно — мясо таяло на языке, как ледок, а вкус его был грибным. Вот так так! Неплохо тундра живет! Недаром это стало народным кушаньем.

А Илья, убедившись в том, что кушанье принято, уже рассказывал о том, как рыбаки делают строганину из мороженой рыбы и употребляют ее вместо воды, а потом и о житье-бытье в отдаленном поселке, на берегу океана, о белом медведе, забредшем к жилью, о рыбалке, о детстве, о многокилометровых пробегах с ружьем по зимней тундре… Валентина слушала эти рассказы как незнакомую дивную музыку.

А потом она снова сидела на диванчике, а Илья у ее ног и, раздев, как же он любил, как ласкал ее — как ни один мужчина до того: целовал, щекотал языком всю-всю — словно гад свою гадючку — и пил тот сок, которым она истекала от его неземной ласки… «И кто же научил его там, в тундре, такой изысканной любви? Природа? Да, да, она, кто же еще, — позже решила Валентина, — ведь на денди он мало похож, больше — на простого деревенского парня…» Да, Илья — человек природы, и перед ним не надо думать о том, как ты причесана, подкрашена и одета. С ним рядом надо быть только естественной. Все остальное кажется наносным и чудовищно-лишним, даже одежда. И в любви его — что-то ласково-нечеловеческое, ласково-звериное… Захлестнутая этой лениво-сексуальной тягучей волной, что исходила от мужчины, который постоянно находился сейчас рядом, Валентина и сама начала истекать этой неведомой ранее отравой. Она ходила по квартире как в дурмане и была на взводе каждую минуту. Это было ей незнакомо, сладко и страшно — что так, оказывается, можно жить всегда, постоянно, каждый день: открыто и сладострастно, а не замкнуто, скованно, к чему она привыкла, и иного не знала.