Твёрдость по Бринеллю - [81]

…Ты запоздало мне звонишь:

«Я тут… на дачу. Может, вместе?..»

Ты думал — дремлющую тишь

Тотчас взорвешь своим известьем,

Ты верил: позовешь — в ответ

Я трубку орошу слезами…

Но… протекли пятнадцать лет —

И поменяли нас местами.

1990

Одинокая чайка

«…Ты — как чайка, ты как одинокая чайка, которая мечется по морскому песку, отгоняя от гнезда чужаков. Косит издалека вот таким же, зеленым, глазом, защищает своих птенцов, — так и ты…»

***

Они познакомились по брачному объявлению.

На ее скромную просьбу, напечатанную в областной газете, где она просила откликнуться «мужчину без вредных привычек, способного стать отцом двум детям», он, единственный, написал ей письмо, где всяко-разно ласково обзывал ее, например «ангел мой», и жалел ее, говоря о том, что чувствует за этими несколькими строчками душу ее нежную, одинокую и возвышенную, и, понимая свои скромные возможности, все же рад бы ей помочь, и что особенно ему жаль ее детей, которых он постарался бы согреть теплом и мужской лаской…

Письмо пришло из Нарьян-Мара. Она читала его, и сердце ее заходилось от нахлынувшей теплоты, нахлынувшей издалека, из еще более снежного и холодного города, и затеплившаяся искорка надежды вселилась в нее. Она отправила ему к Новому году такое же теплое поздравление — коротенькую открытку, но не совсем обычную, а пронизанную ее зарождавшимся чувством к незнакомцу за одно только доброе слово, и этой надеждой — Бог знает на что…

Через короткое время от него пришла телеграмма: «Буду в вашем городе. Если есть возможность — встречайте. Если нет — не обижусь».

Для нее вопроса не было. Он едет! Конечно, нужно встречать. Познакомиться, поговорить, увидеть его, присмотреться. Встреча была желанна. И очень долгожданна: сто один год она уже никого и ниоткуда не встречала. Но, конечно, вести себя она намеревалась осторожно, не переходя граней первого знакомства. Во всяком случае, в час прилета самолета она, как верная жена, уже ждала в аэропорту, а когда прибытие самолета не объявили, заметалась по залу ожидания, строя всевозможные ужасные предположения и боясь, боясь провала.

Но самолет просто задерживался. От нетерпения — как будто от этого судьба ее зависела — она ждала уже на улице: в темноте, одиночестве, на холодном ветру. Наконец объявили посадку, и вереница усталых деловых людей потянулась с поля. Она, ужасно стыдясь, принялась все же пристально разглядывать в полутьме их лица, пытаясь угадать, узнать его, незнакомого, — так пристально, что некоторые пассажиры недоуменно оглядывались на нее. Но вот прошли все. И появился последний. Медленной походкой подошел к ней.

— Вы не меня ждете? Я — Илья Тайбарей. Ну вот и встретились.

Она протянула руку.

***

Ничего в нем не было особенного. Обычный мужик, как все, среди сотен других не отличишь. Кажется, постарше ее, неприметный, но — мужчина, не пацан. Даже как будто степенный. Наверно, в командировку прибыл.

Сели в автобус. Теперь надо знакомиться. Говорить о чем-то.

— Ну, куда сейчас? — спросила она для затравки и из любопытства. А мысленно уже уютно сидела с ним за столиком, в каком-то ресторане или кафе… Он, конечно, остановится где-нибудь в гостинице…

— Ну, я думаю, прямо к вам. Или нельзя?

Вот так так… Значит, их встречи во время его командировки будут носить не эпизодический характер, а постоянный? Нда-а… Такого оборота она не ожидала. Не принимала она никогда гостей у себя. Не было никогда у нее приезжавших надолго гостей, да еще таких. Но со смущением пришлось справляться быстро.

— Тогда, мы не в тот автобус сели, — деловито заторопилась она.

— Так давайте пересядем! Я-то подумал…

— А я-то подумала…

Неловкость была сглажена. Они пересели в другой автобус и покатили к ней домой, и хотя у нее в голове все смешалось от этого события, все же наступали и какая-то ясность и спокойствие.

Дома ждала мать и дети. Правда, дети уже спали. И она, представив матери гостя (неловко было, конечно, но мать должна понять — поди, самой уже надоело смотреть на то, как она одна с детьми бьется), попросила покормить его чем-нибудь (сама она все еще как будто боялась чего-то и не могла оправиться от скованности — ведь это был ее первый гость, приехавший издалека). А мать умеет потчевать на славу, ей не привыкать из ничего накрывать хороший стол — голь на выдумки хитра! Так и получилось.

Вскоре они сидели за бутылкой портвейна, гость совсем ничего не ел, убеждая, что он сыт, но держался абсолютно раскованно и непринужденно. Ему не мешали ни мамаша, ни совершенно ему незнакомая женщина — одним словом, он, присмотревшись к хозяйке, не робел, сам вел разговор, охотно отвечал на все вопросы, рассказывал байки и вообще мог судачить на любые темы, отчего полностью расположил к себе и мамашу, и Валентину, у которой скованность тоже улетучилась, разве что остался один нерешенный вопрос: как себя вести с гостем, когда мать уйдет к себе домой? Но, впрочем, будь что будет — Валентина уже взялась придерживаться сегодня этого правила.

Мать всегда любила, как она говаривала, «мужественных мужиков», и ей, Валентина видела, Илья был не противен (в другом случае она сразу бы сказала: «Фу! Не могла еще похуже-то сыскать!»). А Илья, как успела Валентина рассмотреть, внешне, действительно, являл собой мужчину, и, прямо скажем, не очень страшного: немного мешковатая ненецкая фигура — длинные руки и ноги, короткое туловище; длинная, узкая кисть руки, густые рыжеватые, прямые волосы, не длинный, но прямой нос, характерный ненецкий прикус и совершенно русские зеленые глаза. Папа Ильи, как он утверждал в разговоре, был русским, мама ненкой, а он сам себя ненцем упорно не признавал и почему-то обижался, если Валентина просила поведать его что-нибудь «национальное». Тогда он заглядывал ей в глаза и объяснял, как больному ребенку: «Я такой же русский, как и ты-ы, я даже не знаю ненецкого языка, я давно не живу в тундре». Но это все-таки был человек тундры. Во всех повадках его чувствовалось это тундровое, огромного пространства спокойствие, несуетность, степенность, сметка и талант. Как легко он рассказывал о тундровом быте рыбаков в прибрежном поселке с красивым названием Тапседа, так же легко читал стихи — как оказалось, свои и чьи попало, причем его стихи просто поразили Валентину лиричностью и мастерством. Она бы так никогда не смогла. И вскоре она уже смотрела на Илью как на божество — неведомого доселе тундрового бога.