Твёрдость по Бринеллю - [109]

…Объявились как-то в их городе, как с Луны свалились, две поэтессы из Питера — интересные, талантливые, любительницы интриг, — и решили они болотце провинциальное взбаламутить, всех городских литераторов под свою гребенку причесать, каждому сверчку свой шесток определить. И получилось у них, что они двое — признанные уже гении, а остальные все — так, серость. Одна Полина в их теории усомнилась, обнаружив в «гениальных» стихах одной из поэтесс полное отсутствие и чувства, и мысли — лишь одно словоблудие, но — красивое словоблудие; и… поплатилась непримиримой войной со стороны двух генийш, в интригах весьма преуспевших (не то что северные простофили), которые не на шутку решили ее извести, «стереть с лица земли», как ей передали доброхоты. Войну они повели умело: стали разлагать окружение Полины, ее подруг и единомышленников в сторону оттирать, чтобы одну ее уже мизинцем додавить. В их число и Кирюшка попал — быстро хитрые бестии вычислили, что он к ней в гости не зря так часто ходит. Одного не учли: не было у Полины никаких подружек, давно она была уже жизнью научена и в дружбу не верила — ни между двумя бабами, ни, тем более, между творческими личностями. Но предательство единомышленников, начавших заискивать перед столичными поэтессами (кредо которых было одно: крах всего, к чему они прикасались), а тем более Кирюшки (с ним Полина хоть и давненько оборвала всякие отношения, но он постоянно продолжал клясться ей в любви), который вскоре стал всюду таскаться за поэтессами, а Полину при каждом удобном случае, в угоду им, «клеймить позором», — больно ударило. Именно предательство, разочарование в людях, которые, как флюгеры, так легко меняли свои пристрастия. Да и были ли они у них?

Жгла Полину и гнусная ложь, которую гениальные интриганки направо и налево разносили о ней, доподлинно зная: хоть и ложь, а слушок все равно останется, сомнение зародится. Недаром говорят, что злые языки страшнее пистолета. Но Полина, страдая от такой ненависти, знала: к ней их грязь не пристанет, а разойдется между такими же завистниками и ненавистниками. И спокойно ждала только, когда подружки наконец поссорятся и начнут пожирать друг друга, а тандем их распадется. Ждать долго не пришлось: боевые поэтессы поссорились и уехали назад в столицу — кажется, навсегда. А Кирюшка остался на бобах. Не за кем стало таскаться: уехали из города гениальные личности, признававшие его за своего, так лихо подогревавшие его эготизм… И снова было потянулся он к Полине. Но поздно: поезд ушел. Полина могла простить глупость, измену телесную, но духовную — никогда. Кирюшка этого не понимал. Он просто был там, где ему интереснее, где ему хорошо, где его постоянно хвалят, а его стихи превозносят. И почему Полина его снова не привечала, ему было непонятно: ведь он так гениален, а гениям все прощается! Но Полина разделяла талант и человека: сколько раз уж ей приходилось убеждаться, из какого человеческого «сора растут стихи»…

А Кирюшка почему-то принялся ревновать ее по-черному — ко всем подряд и ко всему подряд. Полина удивлялась: да какие у него на это права? Он сам, по доброй воле, все загубил, давно все прошло и быльем поросло. Уже и после отъезда «гениальных» поэтесс прошло два года. Неужели он не понимает, что они разные и чужие теперь люди? Но Кирюшка точно сбрендил: мало того, что следил везде за Полиной, так стал еще рассказывать всем подряд, как он любит ее, и что она его жена, что он живет с ней и что все у них хорошо — это все, чтобы возможных соперников отвадить; и что он никого к ней не подпустит, убьет каждого, — в общем, нес страшную ахинею, в которую между тем кое-кто верил.

Никто, кроме Кирюшки (да и тот с великого перепоя), к Полине с ухаживаниями и не подъезжал — некому было; жила она одиноко и почти замкнуто, но, когда до нее стали доходить слухи о Кирюшкиных россказнях, она вознегодовала и при первом же случае выкрикнула ему все, что о нем думала, запретив ему к ней даже приближаться, а тем более, распускать свой поганый язык. Но Кирюшка будто не слышал, и вот снова он сидит напротив нее, словно грозный муж, и всем видом своим показывает, как он ненавидит ее за ее веселость и общительность, и как она оскорбляет его, в глазах всех, своим легкомысленным поведением, за которое надо наказывать. Полина Кирюшку «в упор не видела», чтобы хоть как-то охолодить его, — иной тактики против упрямца она придумать не могла, но Кирюшка был реален и, сидя напротив, испепелял ее злыми глазами.

За столом было весело: такого количества поэтов сразу общага никогда не видела, не видели и сами участники пиршества. Поэтому водка (без закуски) лилась рекой, стаканы ходили по кругу, произносились веселые тосты, читались «по солнышку» стихи; до одури, по очереди, поэты блистали остроумием, пока юмор у всех не иссяк, — опьяняло уже то, что они — братья по крови, все — родня; всех объединяло одно общее дело, знакомое до боли каждому.

Когда очередь дошла до Кирюшки, он принялся читать свои новые стихи, с ненавистью и негодованием обращаясь прямо к Полине. Она знала, что они были посвящены ей. Но почему он, за девять лет их знакомства ни разу не посвятивший ей ни одного четверостишия, в этом году вдруг разразился сразу серией пышущих ненавистью к ней стихов? Полина только удивлялась: за что? Отчего? Ведь их давно ничто не связывает! И наконец догадалась, что это плоды той ненависти, которую посеяли в Кирюхе его «гениальные» подружки из Питера. Что ж, всходы плевел были густыми, но губили они только самого Кирюшку, разъедая изнутри и заставляя выставляться сейчас на всеобщее посмешище. Вот и Полина только посмеялась, перемигнувшись с поэтесками, которым смысл яростно читаемых Кирюшкой посланий был ясен.