Твёрдость по Бринеллю - [110]

Полина в этот вечер опьянела быстро: голодная, да еще водка… У кого-то в руках появилась гитара, запели песни. Полина, стоя в обнимку с красавцем-прозаиком с темно-русыми длинными кудрями, весело подпевала гитаре. Вдруг их обоих кто-то шутя подтолкнул, и они оказались вдвоем в темном стенном шкафу. Дверь за ними захлопнули и, шутя, подперли снаружи. «Ах, так!» — ни Полина, ни прозаик, понятно, не растерялись и кинулись — в насмешку над остальными — друг другу в объятия, стали, пьяные, целоваться: весело, шутя — пусть все завидуют!.. Но когда они вывалились наконец из шкафа, Полина сразу увидела мотающегося туда-сюда, как зверь в клетке, Кирюшку… Через минуту с криком: «Я убью тебя!» — он бросился на Полину и, схватив ее за горло, повалил на кровать… Тут Полина и простилась бы, в его железных клешнях, с такой непрочной жизнью, если бы друзья-поэты не навалились на ревнивца и не отодрали его от Полины. Сразу же у Кирюшки отобрали и складной нож, который он выхватил неизвестно откуда и уже раскрыл.

— Да кто ты такой, — взвилась, чуть отдышавшись, Полина, — кто ты мне, засранец, кто, и что ты такое себе позволяешь?!

Но Кирюшку тут же увели подальше от нее, в другую комнату. Там он начал плакать поэтессам в жилетки и жаловаться, что Полина, жена его, так плохо себя здесь ведет, не любит его… В общем, продолжал плести свое, позорить ее и срамить. Выслушивая девчонок позже, Полина, которая пострадала не сильно, но очень возмущалась всем произошедшим, только диву давалась: что же он такое городит, что он себе возомнил, какое он имеет право говорить о ней, как о жене, и вообще — кто он ей? И под конец она пришла к твердому заключению, что Кирюшка совсем тронулся умом, и не слабо, что это у него маниакальная идея, и держаться от него ей надо подальше, чтоб не вызывать новых приступов (или припадков) дикости и ревности.

***

Этого она и начала придерживаться, когда они вернулись домой с совещания. Но происшествие это не могло застить самого факта писательского семинара, и Полина принялась ждать каких-то запоздалых его результатов. Но писатели, погуляв вволю в глубинке на родине, вернулись все в Москву, совсем забыв о семинаре и семидесяти несчастных, которые ждали от них хоть одного напутственного, ободряющего слова…

И вдруг однажды, почти два месяца спустя, Полине, уже около одиннадцати часов вечера, позвонили из области и прокричали в трубку: «Завтра выезжай в Москву! На всероссийское совещание молодых писателей! В „Переделкино“! Запиши адрес и кого спросить! Завтра же утром, возьми рукописи и отправляйся!..» Разговор оборвался. Ничего, кроме записанного адреса, в руках Полины не осталось. Она не верила до конца: наверно, это был какой-то неумный розыгрыш. В Москву! И почему так внезапно? Завтра! Приедет она в Москву, а там на нее глаза вытаращат… Верить не хотелось. И все же что-то ей подсказывало, что ехать надо, что весть эта правдива, и что поедет она туда не зря… Не зря! Есть, она чувствовала, что есть у нее шанс стать писателем, и даже официально признанным! Материал у нее есть. И, если там сидят не последние кретины, они его оценят. Должны оценить!

Наутро Полина, уже с готовым багажом — рукописями, побежала за билетом. Билеты в Москву почему-то были! Она взяла билет на одиннадцать часов и позвонила на работу своему начальнику: «Мне нужно срочно уехать на три дня. У меня с собой ваша зарплата. Можно, я ей воспользуюсь? Потом верну!» Начальник что-то промычал в ответ, но Полина опустила трубку: даже если ее сейчас же уволят с работы, она все равно поедет! Это ее первый, за десять лет титанического труда, и, может быть, единственный шанс! И упускать его нельзя. Ни в коем случае.

Она уехала, никому из коллег по перу ничего не сообщив. Вся в надеждах. Ночью в поезде она не спала, глядела в окно, на небо, сплошь усеянное яркими звездами. И вдруг подскочила на постели: одна звезда упала! Она никогда не видела падающих звезд. И не знала: к хорошему это или к плохому. Одни люди, когда-то она слышала, говорили: звезда падает к счастью — сбудутся все желания. Другие — и это Полина слышала чаще — что к смерти; только к чьей?

Утром, по приезде в Москву, она все успела: и адрес правления Союза писателей нашла, и зарегистрировалась, и не опоздала на автобус, который повез их, целую группу, в «Переделкино». Участников совещания было не так много — около пятидесяти человек, из них в семинаре прозы — только шестеро. Женщин, кроме Полины, среди прозаиков — ни одной. Шансы ее как будто повысились… Впрочем, она за себя не боялась. Вечером отдала троим писателям рукописи на прочтение. Что-то они скажут завтра?..

С утра руководители семинара прозы — все разного возраста, — переглянувшись меж собой, почему-то начали обсуждение с ее рукописей… Выспросили прежде досконально, кто она и откуда родом. Долго выпытывали ее пристрастия в литературе… Пристрастий Полина не понимала. У одного автора ей нравилось одно, у другого — другое, к одним она была менее благосклонна, от чтения других получала наслаждение… Но пристрастия? Полина знала, что они меняются с возрастом, и даже от настроения. Поэтому виновато отмахнулась от расспросов: «Чукча не читатель, чукча писатель». Писатели посмеялись, но, тем не менее, еще два часа пристрастно допрашивали ее. Их смущало, что наряду с «деревенскими» рассказами у нее есть чисто «городские», современные… Полину это не смущало: она современный человек и не хочет себя ограничивать, замыкать в узкие рамки. Но вот ее старорусское имя писателей почему-то удивило — как будто давно такого не слыхали. Расспрашивали ее и о семье, о родителях — хотели знать и оценить все. Полина откровенно отвечала на все вопросы. Но про себя решила: «Все, кажется, завалили… Уж больно пристрастны».