Твердая порода - [75]

29

«Завтра в Ромашкине состоится республиканский слет молодых нефтяников. К девяти часам утра от вашей буровой должны приехать два делегата, — сказали Зубаирову в конторе. Одним будешь ты, как молодой мастер, а другого сам выбери. Но чтобы делегат был обязательно комсомольского возраста».

Если бы дело было только в комсомольском возрасте! Кроме сорокапятилетнего Кадермата и тридцатилетнего холостяка Мутгарая, остальные — мелюзга, любого бери. Только вот в момент, когда не сегодня-завтра из скважины может ударить нефть, сорвать человека с буровой, да еще и самому уехать, это уже, если хотите, глупость.

В конторе Зубаиров сильно ругался по этому поводу. Заходил и к секретарю комитета комсомола, и к парторгу, и к директору. Но у них был один аргумент: «Делегаты приезжают не только от тебя. Пошлешь — и никаких!»

Зубаиров в эти дни почти все время проводил на буровой. Бур уже доходит до заветной глубины, и мастер сейчас, как никогда, должен быть начеку.

Зубаирову приходилось в такие моменты наблюдать за Ибрагимом-заде. Перед появлением нефти старый мастер сутками не отходил от скважины. У него пропадал сон и аппетит, он худел, обрастал черной жесткой бородой. «Эти дни для нас — все равно что предродовые часы для молодой матери, — сказал однажды он. — Боишься, надеешься, втайне радуешься и ждешь не дождешься»…

Эти слова Ибрагима-заде показались довольно странными молодому студенту-практиканту, который не только не понимал переживаний молодой матери, но еще не умел разбираться и в собственных чувствах. Надо как-нибудь спросить у Райсы, что она испытывала, когда ждала Лялю…

Приехав на буровую, Зубаиров направился к Валентину и громко спросил, стараясь перекричать гул моторов:

— Ну как, Тин-Тиныч?

— Пока ничего.

Валентин медленно отпускает тормозной рычаг, сообщая давление подземному буру. В последний час бур пронзил твердый слой доломита и вошел в продуктивный пласт — мягкий песчаник. Зубаиров потоптался немного рядом с Валентином, стараясь справиться с волнением, потом подошел к желобу, взял в горсть вымытую водой горную породу, понюхал. Да, из глубины идет пропитанный нефтью песчаник! Если не сегодня, так завтра ударит фонтан. Разве можно в такое время оставить буровую?

Не сказав буровикам ни слова о слете, Зубаиров ушел в будку. Снова по телефону убедительно попросил обойтись без них: такое положение, запах нефти прямо бьет в нос, хоть меня-то оставьте на буровой. Директор и слышать не хотел: «Ты у нас единственный молодой мастер, причем передовой. Ничего, приедешь. Оставь за себя Имамутдинова. С собой захвати одного хорошего парня. Все, договорились!»

Буровики весть о слете встретили молча, только Фархутдин обрадовался:

— Едем! Когда? Кто? Что надевать?

Зубаиров рассердился:

— Слушай, слет это тебе не пляски на лугу! Нужно обменяться опытом, выстудить с трибуны, рассказать о хорошем и плохом в бригаде. Слет — это, если хотите знать, съезд нефтяников. Туда кого угодно не пошлют!

— Тогда страшно! — сказал Фархутдин. — А я-то думал, они соберут всех нас и угостят. Девчонки будут, делегатки. Это однажды во время службы…

— Да брось ты свою службу! — перебил его мастер. — Лучше скажи: из бригады на слет уезжают два человека. Сумеем справиться без них?

— И-и, милый мой мастер! — сказал Фархутдин. — В армии был у нас один ефрейтор. Как же его звали, черт бы его побрал? Да, да, Потапенко. Ну вот, стали его демобилизовывать. Загоревал, бедняга! Ахает-охает: вот я, мол, уезжаю, а что же вы будете без меня делать? Не станет, говорит, в армии дисциплины. Ну чуть не плачет! Мы стоим кругом и поддакиваем: да, без тебя армия распадется, это как пить дать…

— Что ты этим хочешь сказать? — насторожился мастер.

— Да кто ж теперь-то остановит бур, мастер наш милый! Выбросьте из люльки верхового — из-за этого буровая не остановится! Оттяните Тин-Тиныча от тормозного рычага — буровая будет работать с ревом! Если всех нас не будет, милый мастер, тут же найдутся другие, да еще лучшие, чем мы с тобой!.. Нефть! Нефтью запахло!

— Фу ты, болтун несусветный! — сплюнул Зубаиров, хотя и понимал, что в словах Фархутдина большая правда. — Дело не в нас с тобой, понимаешь? Что будем делать, если вдруг ударит нефть?

— А ты не психуй! Лишь бы она ударила — мы знаем, что делать!

— Ну тогда вот что: одним из делегатов приказано ехать мне. За меня останется Кадермат. Решайте сами, кого пошлем вторым.

Шмыгая замерзшим носом, вперед протиснулся Сапарбай.

— Лучше Фархутдина не найдем, юлдаши. Язык на ниточке подвешен, пусть поболтает с трибуны в свое удовольствие.

— Верно! — поддержали его предложение буровики, которым не очень-то хотелось, правду говоря, уезжать от нефти. — Пусть поедет, он может сказать за всех нас!

Фархутдин тут же отступил, сложил на груди руки, в пояс поклонился:

— Спасибо за доверие, друзья! Но вы же меня знаете, милые, у меня хотя и будет мельница крутиться, но муки-то не дождешься. Как бы вместо ура в зале не заорали караул! Но больше всего я опасаюсь их рассмешить — тогда весь слет насмарку, а мастеру за меня отвечай! По-моему, нужно послать Тин-Тиныча. Он правильный, рассудительный, к тому же русским языком свободно владеет…