Твари творчества - [41]

Думал, посмотрю, отвлекусь. А как рыдать начал, не могу остановиться… Первый раз за десять лет заплакал!» Он всхлипнул с новой силой и стал утирать слезы рукой, размазывая их по лицу. Едва успокоившись, снова заговорил: «Я даже рад. Накопилось. Думал, больше никогда плакать не смогу — не текло. А тут братан подвел, и еще кассета эта. Бывает же такое кино….» И он снова завыл. «Какая ж она, прямо Ева… Надо было сдать материал в Канцелярию Внутренних дел, мы обязаны сдавать… Но не смог, не смог!»

Не дожидаясь очередной волны рыданий, я наклонилась к нему и, глядя в глаза, тихо сказала: «Вам нужно отдохнуть… И от фильма этого тоже». Взяла его под локоть: «Идемте, я вас уложу… Вы поспите, сон лечит. А кассету эту я пока заберу. Нельзя так много смотреть, даже хорошее кино. Правда, правда. Винни, скажи Вове, что я права!» Вова доверчиво взглянул на Винни. Тот кивнул: «Я тебе «Два талисмана» дарю! С автографом». При эти словах Винни покрутил кассетой перед носом Владимира Петровича. Это вызвало гипнотический эффект. Взгляд Владимира Петровича вдруг расфокусировался, веки стали слипаться, он зевнул, помедлил, колеблясь, но потом поддался, как ребенок, и дал увести себя в спальню. Как только Владимир Петрович издал раскатистый храп, чем изрядно напугал Потапку, мы втроем бросились вон из его холостяцкой квартиры, прихватив с собой Лизину кассету.

За окном такси, которое везло нас домой, мелькали голые стволы искусственных берез. На них сидели муляжи ворон и галок, на земле лежал талый снег. Впрочем, может, это была постановочная фотография, — и эти березы, и эти вороны на ветках, и этот талый снег, — картинка на километровой перетяжке? И даже сидящий на лавочке человек в шляпе, читающий газету, — как и все другие в шляпах, кто сидел на таких же лавочках, расставленных вдоль дороги, — были людьми без объема, просто опознавательными знаками человека, не дающими окончательно потеряться в пространстве? Мои догадки тут же нашли подтверждение: двое рабочих в спецовках заклеивали очередного «человека и лавочку» плакатом: «Все на выборы главного режиссера!» Я повернулась к Винни:

«Ты понял, что он рассказывал? Это же пленка с Лизиной любовной сценой, про которую я тебе говорила. Невероятное везение. Это свыше помогают. Значит, ее толкнули в переходе он и его брат-близнец, по которому он поминки справляет. Настигла их кара небесная. Но видно, человек по глупости своей совершил преступление».

«Может, и не было никакого Вовы-два… Врет или просто галлюцинация», — резонно заметил Винни.

Я на секунду задумалась, попыталась увидеть всю ситуацию. «Если даже это так, и он впал в самобичевание, значит, мы имеем дело с лучшей частью его личности. Главное, что пленка у нас в руках!»

Уже подходя к дому, Винни предложил: «Сейчас погреюсь в ванной, потом заварю чай из разных трав. Заходи ко мне — чайку попьем и все обсудим». Но не прошло и минуты, как он сам объявился на моем пороге. «Что?» — только и смогла произнести я, — один вид его вызывал трепет. «Что случилось? — повторила я. — Не пугай!» Винни приложил палец к губам прошлепав в комнату, сел на стул и зашептал. «У меня дома кто-то есть… Не пойму, это глюки или… правда кто-то есть. Пойди, проверь?»

У двери в квартиру Винни меня охватило беспокойство. Но я отнесла его на счет плохо проведенной ночи. Повернув ручку, вошла в прихожую. Прямо передо мной стояла женщина с двумя свертками в руках. Лицо скуластое, плоское, глаза голубые, узкие, нос курносый — якутка-альбинос! «Здравствуй! — обратилась она фамильярно, — а я думала, Вениамин…» Свертки зашевелились, послышалось: «Уа!»…

«Кто вы?» — спросила я.

«Муза», — коротко назвалась она.

«Чья муза?»

«Меня зовут Муза», — отвечала женщина.

«А это что?» — Я указала на свертки.

«Это плод нашего творческого союза».

Она победоносно ухмыльнулась.

Типичная аферистка, — подумала я, оценивая ее наглую непосредственность.

«Как вы сюда вошли?» — спросила я, стараясь не обращать внимания на трогательно попискивающих младенцев.

«Ой сам меня сюда впустил. Дал ключ от квартиры. Не верите, вот! — она протянула ключ. — Не через стенку же я сюда попала».

Вид ключа вызвал во мне новый приступ ярости. Ну, Винни, — негодовала я мысленно, =- вляпаешься, потом за тебя расхлебывай…

«Прошу вас покинуть квартиру!» — заорала я. Она как-то театрально захлопотала над свертками и, сменив тембр, зашептала: «Тише, детей разбудите…» Словно по команде, — дети принялись визжать что есть мочи. Она засуетилась, засюсюкала с младенцами, потом села на диван и, расстегнув кофту, вынула обе груди и стала одновременно кормить близнецов.

Мое присутствие ее ничуть не смущало, да вряд ли на нее вообще что-либо производило впечатление. Она продолжала свое занятие с безмятежностью робота. Я стояла, остолбенев. Но вот она подняла взгляд и ровным голосом без интонаций произнесла:

«Я вам с Вениамином работу нашла. Тут звонили. Я трубку сняла и обо всем договорилась. Предлагают роль бомжей, один съемочный день… Деньги большие, Павлов платит! Завтра в десять перезвонят».

Не знаю, как я сдержалась, чтобы не двинуть этой Музе в лицо, несмотря на двух младенцев, которыми она прикрывалась. Все, что я смогла, это снова заорать на нее.