Турково-Саратовские рассказы - [35]

Леность! Меня охватила леность! Смертный грех! И буквально через полчаса я получил возможность убедиться, что это действительно смертный грех, поскольку он едва не привел меня к гибели. Хочется отметить, что Лень и Смерть — близнецы-братья. Леность подобна Смерти, поскольку мертвец — самый ленивый человек — у него даже сердцу лень биться.

Когда я подошел к причалу, то с удивлением заметил, что лентяев в городе Саратове пруд-пруди и на переправу выстроилась длиннющая очередь, которая терпеливо ждала под ярким солнцем прибытия теплохода. Нам повезло — простояли мы совсем недолго и теплоход приплыл. Не знаю точно — на каких правах плавало это утлое суденышко — частных пароходств в 1987 году еще не было, были какие-то кооперативы, были государственные возчики. В общем, на переправу сажали без билетов, а деньги матросы забрасывали в небольшую брезентовую сумку, типа, как от противогаза. По всему чувствовалось, что рейс был «левый». А раз так — то все деньги от него шли чистоганом матросам и рулевому, которые были поражены другим смертным грехом — Жадностью. Им не хотелось упорно работать, чтобы, пусть медленно, но неуклонно, становиться с каждым днем все богаче и богаче. Им хотелось, как азартному игроку сорвать большой куш зараз, а потом — предаваться другому смертному греху — Лености.

В общем, очередь, как громадный червяк, быстро заползала с причала на борт. Беспечно болтая и понемногу продвигаясь вперед, я увидел, что не только все трюмные места (куда стремились все пассажиры, поскольку там была тень) были забиты до предела — люди заняли все сидячие места и к тому же плотно стояли в проходах, но и открытые палубы были полностью заполнены. Передо мною до трапа, оставалось еще человек пятьдесят. Я даже обрадовался этому, решив, что посадка будет закончена и мы сядем первыми на следующий рейс, сумев попасть в темный и прохладный трюм, поближе к воде.

Отвлекшись на эти мысли я вернулся в реальность когда увидел, что до трапа остается буквально несколько человек — а посадка все продолжается. Передняя и задняя верхняя палуба была уже заполнена битком и садящихся засовывали (в буквальном смысле этого слова) на лестницу в трюм, в маленький промежуток под рулевой рубкой и пропихивали вдоль борта.

Я глянул вниз, в узкую щель между бортом и причалом, глупо надеясь увидеть ватерлинию — нет, конечно — на нее не было даже и намека — вода плескалась чуть-чуть ниже борта теплохода, а в трюме настежь открыты окна — хлобыстни в них вода, судно даст крен и камнем пойдет на дно.

Мне стало не по себе, захотелось удрать куда-нибудь подальше, но я находился в западне — убежать отсюда было нельзя, разве только что взлететь. Мы были зажаты среди двух рядом толстенных металлических труб, изображающих загородку, отделяющую очередь от остального мира, чтобы всякие разные несознательные личности тогдашнего «общества очередей» не могли встроится в нее без утомительного стояния. Обратно не удрать — за нами уже выстроился хвост еще в двести человек. Оставалось одно — иддти вперед и плыть на этом «Корабле Дураков», где дураками были все — и жадные матросы, решившие хапнуть как можно больше денег и пассажиры, поленившиеся идти пешком на пляж.

Как только я ступил на палубу, матрос, заметив мои габариты, попросил меня «ужаться», поскольку ему надо закрыть дверь борта. Я выдохнул и «вжался» в Иринку, он подпихнул меня в спину сильными руками и я услышал за собой ржавый скрежет, закрываемого борта. Учитывая неувиденную ватерлинию это прозвучало, как скрип закрывающихся дверей ада. В голове пролетело: «Оставь надежду, всяк сюда входящий» и сразу стало грустно. Хотя, с другой стороны — «надежда умирает последней». Даже с «Титаника» и то, кто-то спасся.

Посмотрим — подумалось — авось пронесет! Ох уж этот русский «авось» прославленный множеством писателей и поэтов. Висит он над нашей страной и над нашим народом как дамоклов меч и, время от времени, когда люди слишком обнаглеют, опускается, убивая их пачками, уничтожая целые села и города59. Взгляд невольно заскользил по окрашенной в синеголубой цвет стене рубки, обнаружив «закладную табличку», на которой был указан год выпуска это посудины (1957) и вместимость пассажиров (128 человек). Да, — засвербило у меня в голове — да тут, только рядом со мной уже человек пятьдесят! Сколько же их всего? Триста? Нет — маловато! Четыреста? Может и поболее! Меня передернуло — думать об этом не хотелось. Еще на берегу, поняв, что попал в западню, я решил — или благополучно доплывем до острова или потонем. Но смерть, когда рядом со мной была любимая женщина, казалась мне совершенно нереальной. В голове не укладывалось, что наше, внезапно начавшееся, и совсем недолго длящееся счастье, вот так, в один момент, может закончиться.

Суденышко загудело, затряслось — чувствовалось, что ему не хватает сил тронуться с места с такой нагрузкой, а потом резко рвануло с места, как только рулевой дал полный ход. В трюме раздался дикий визг, детский плач и крики — видимо вода все-таки хлынула в открытые окна. «Задраить окна! Вашу мать!» — проорал высунувшийся из рубки рулевой и наш «Корабль Дураков» медленно, но верно пошел к Покровским пескам.