Турково-Саратовские рассказы - [32]

«Три рубля» в отношении женщины было еще более унизительно, поскольку обозначало дешевую, опустившуюся, проститутку, работающую только за выпивку, что выразилось в ныне забытых поговорках: «Нинка — три рубля убытка» и «Три рубля и я — твоя».

Садитесь… тетенька!

После жаркого саратовского дня, вечер принес долгожданную, хотя и незначительную, прохладу. Мы сидели на балконе и со скуки смотрели на проходящие мимо трамваи. Дневная жара окончательно расплавила, и мозги, и тело. Идей, чем заняться, не было никаких, как вдруг, Иринка предложила поехать к Детскому миру — там вечером в кафе была дискотека, где собирался молодняк поплясать, да девок потискать. Ее младшая сестра туда регулярно заявлялась, а мы — старики (26 лет против 18) там ни разу не были.

Идея была хорошая — там кофе, мороженое (хотя в то голодное время только «белковое мороженое»49) можно было купить50, коктейли из газировки и соков51, что само по себе не так уж и плохо. Собрались и — поехали, благо третий трамвай, конечная которого располагалась под нашими окнами, шел как раз до «Крытого рынка», слева от которого находился «Детский мир».

Несмотря на относительную близость центра города и на то, что третий трамвай официально считался скоростным (!)52, добрались мы к «Детскому миру», только минут через сорок, когда уже окончательно стемнело и стало совсем прохладно. Прохладу, правда, надо понимать не по-московски, а по-саратовски — это двадцать пять-двадцать семь градусов. Как раз для того чтобы потанцевать — и не холодно и не жарко. По-моему, вся эта танцевалка была на втором этаже. Помнится полутемный зал, то ли веранда, с цветными лампочками, громкой музыкой и толпой каких-то недомерков в возрасте от восьмого класса до второго курса института.

Мы малость попрыгали под модную в тот год музыку стиля «брейк» и быстро устали (тут сказался не столько возраст, сколько душная атмосфера летнего вечера и скопления народа). Иринка захотела присесть и чего-нибудь попить. Неподалеку от барной стойки, вдоль стены, была целая линейка табуреток-кнопок, где виднелось несколько свободных мест. Мы присели… отдышались… и через пару минут Ирина попросила меня принести какого-либо сока. Я направился к бару, но у самой стойки Иринка догнала меня — как настоящая женщина, у которой семь пятниц на неделе, она, пока я шел к стойке, вдруг осознала, что ей хочется не сока, а мороженого. Кричать мне в такой обстановке было бесполезно — музыка заглушала все голоса, поэтому она побежала за мною, чтобы сообщить свое новое желание.

Взяв в обе руки по стаканчику мороженого я повернулся и двинулся к табуреткам, на которых мы только что сидели, но они оказались заняты! На них развалились какие-то два школяра достаточно хлипкого телосложения. Один из них, заметив меня, сразу же куда-то слинял. А второй, основательно оторопев, продолжал сидеть глуповато поглядывая в нашу сторону. Мне ничего не оставалось как сказать ему: «У-у-у…», намекая юнцу на то, что старшим принято уступать место.

И он намек понял правильно… вскочил с табуретки… пригнулся как половой в трактире… по-холуйски, рукавом рубашки, быстро протер сидение табуретки… и промямлил: «Садитесь, тетенька!»

О! Боже! Вечер был испорчен окончательно.

Под Марксом и под Энгельсом…

Под Марксом и под Энгельсом…

Я уже неоднократно отмечал, что имена личные, а также имена собственные, да и просто слова, становясь топонимами, полностью теряют для нас, простых людей, свой первоначальный смысл. Они превращаются в коды, обозначающие только положение объекта в пространстве и никакого иного смысла уже не несут53. Равно, как телефонные номера или географические координаты. Произнося топоним, мы совершенно не задумываемся о том какой смысл несло слово, из которого он был образован54. И, вследствие этого, иной раз, возникают очень комичные ситуации.

Жаркий августовский день в Саратове. Дело идет к вечеру — уже где-то около шести и многие возвращаются с работы домой. Мы едем в троллейбусе по проспекту Ленина (сейчас переименованному в Московскую улицу) от Волги в гору. Троллейбус на подъем не торопится, в нем духота и вонь от более полусотни разогретых, усталых, потных тел.

Скучно и тошно… Чтобы отвлечься начинаю смотреть по сторонам и прислушиваться к разговорам. Немного впереди себя замечаю двух, не столько полных, сколь обрюзгших, женщин в плотных сарафанах «веселенького» советского ситчика, обнажающих только шеи и руки. Женщинам в районе сорока — еще не старые, но усталые и заезженные, как крестьянские лошади. Явно из малообеспеченных семей, в которых, чтобы свести концы с концами, отказывали себе в любой сторонней услуге. Сами, и шили, и стирали, и готовили, убирались в квартире, вязали, воспитывали детей, копили на новый телевизор, сумки таскали, в очередях стояли, на работу ходили, а некоторые еще и пьяных мужей таскали, короче — вели простую трудовую жизнь. Отчего часто болели и всегда выглядели гораздо старше своих лет. У обоих в каждой руке по тяжеленной сумке55, отчего они сильно потеют и, соответственно, тяжело дышат. Но, несмотря на это, видимо тоже чтобы отвлечься, пытаются разговаривать друг с другом. Ну и говорят, конечно, о своем, о наболевшем — о врачах, больницах и болезнях. Причем их голоса звучат, то громче, то тише, оттого, что в какие-то моменты они просто задыхаются.