Турково-Саратовские рассказы - [30]

Потом у Ирины начались «воспоминания о будущеем». А если он нас вывалит в кювет — двери заперты, окошко со школьную тетрадку — нам не выбраться — мы утонем в грязи47! И вообще — куда мы едем? а вдруг он меня изнасилует и нас убьет? Ведь рабочие все пьяницы… идиоты… и грабители. Мы одни на этой темной дороге, что случись — нас хватятся только утром. Она лопотала это быстро, несколько раз повторяя уже сказанное, путалась в словах — в общем вела себя так, как ведет себя человек, охваченный сильнейшим страхом.

И чем больше она лопотала, тем меньше оставалось романтики. Я с сожалением поглядел на окошко, теперь уже ярко освещенное луной и начал успокаивать Ирину. Что хотя и не разглядел в темноте, ни лица, ни состояния водителя, но судя по всему — нормальный парень, раз мы проехали наверное уж две трети дороги и до сих пор не перевернулись. Мои слова только прибавили ей испуга… Молодые — ответила она — не только работать, но и пить не умеют. Пожилой и пьяный до дома доберется, а молодежь только гоняет.

Вряд ли нашу езду можно было назвать гонкой. Да и то, что водитель ехал не тупо по прямой, а объезжал препятствия, говорило о том, что дело он свое знает на «отлично». Может, конечно, и пропустил рюмочку — так это не помеха — знаю по собственному опыту.

А она продолжала что-то бормотать по поводу пьяных водителей, аварий, несчастных случаев… Причем настолько самозабвенно, что все мои попытки перевести разговор в другое русло, не увенчались успехом. Несмотря на то, что окошко заливал лунный свет, указывая на то, что дождь закончился и идти мы будем до дома, пусть и по мокрому, но не под дождем, бедная перепуганная Ирина не реагировала ни на что, как маленький ребенок, смертельно испугавшийся темноты, который успокоится только тогда, когда включится свет. Прижавшись ко мне, она, вероятно, считала минуты — неоднократно переспрашивая сколько мы уже едем. Я отвечал, глядя на светящийся циферблат часов, но спокойнее ей от этого не становилось.

Меня удручал тот факт, что я никоим образом не могу привести ее в равновесное состояние. Я понимал, что она боится не факта несчастья, а того, что я не смогу ее спасти. Глядя на окошко, которое на меня навевало романтическое настроение, она прагматично заметила, что, если мы завалимся на бок, то не сможем вылезти через него — настолько оно мало. Я остро ощущал свое бессилие, чувствуя себя никчемным слабаком, маленьким мальчишкой, пустым местом, раз любимая женщина не видит во мне защитника, не находит во мне опоры и уж точно не ощущает себя, «как за каменной стеной». Все мои слова она пропускала мимо ушей, ожидая того момента, когда вся эта мука закончится.

В который раз я ощутил сложность отношений между ровесниками. Да, женщины нуждаются в мужчинах постарше!

Мы ехали уже более получаса и, по моим подсчетам, должны были приближаться к дому. От сознания этого Ирина запаниковала и стала уверять, что перед домом такой страшный спуск (как будто бы я его не видел) — не прямой, а с изгибом, и что при виде его ей всегда не по себе. Ужас! Дальше хуже! Она понесла околесицу, предположив, что водитель может и был не слишком пьян, но по дороге наверное прихлебнул и теперь точно ничего не соображает. Запросто рухнем в ручей и захлебнемся — двери заперты… нам не выбраться… нас не найдут… нас не спасут… После этих слов ее стало трясти, а грузовик откровенно пошел на спуск. Я дышал ей прямо в губы, пытаясь согреть, потому что чувствовал, как холодно ее лицо, но это не помогало… мне показалось, что на этом очень и очень недлинном спуске, она попросту перестала дышать…

Грузовик выкатился на ровное место, скрипнули тормоза, забитые за дорогу грязью, машину повертело и я почувствовал, что мы остановились. Услышал как скрипит замок и распахиваются двери. «Ну что? Живы?» — раздался бодрый и веселый голос молодого водителя — «дорогу каждый год ремонтируют, ремонтируют, а толка все нет — разбивается в божий прах. Фары грязью закидало. Не видно ничего, а вылезать в такую грязь и протирать тоже не сахар. К тому же я, сдуру, ботинки надел. Лучше ехать не торопясь».

Я спрыгнул на землю, и вытащил полуживую Ирину. Водитель, заметив ее состояние, сказал: «О! Как растрясло! Непривычны молодые, да городские, девушки к грузовикам — им такси подавай. А моя маманя всю жизнь в кузове на поля моталась. В открытом, и в дождь, и в снег… На инвалидности теперь». И вздохнул.

Я ухмыльнулся, а Ирина не произнесла ни слова. У нее только начинала утихать дрожь.

Как я и думал — водитель оказался абсолютно трезв и уже на следующий день Ирина даже вспомнила его — он жил где-то по соседству, неоднократно попадаясь ей на глаза. Но она никогда не знала, что он шофер.

И только потом, утром, когда мы уже отдохнули и отогрелись от этого ночного вояжа, Иринка сказала мне: «Теперь я понимаю, почему мой отец спился — попробуй поболтайся вот так, в кузове, изо дня в день. Поневоле после такого напьешься». Она тряхнула плечами и было видно, что ее сильно передернуло.

Девушка! Вы вся такая зеленая…

Ирина как-то очень странно относилась к зеленому цвету. С одной стороны, по всему чувствовалось, что он ей очень нравился, но… с другой стороны, она им никогда не пользовалась — раз, и, во-вторых, вообще, как-то презрительно отзывалась о нем, называя этот цвет не иначе, как «зЮлёёёный» с презрительным «Ю» и очень противно-протяжным «Ё», которое чаще всего звучит в слове «ёбаный».